азіатской лихорадки. Чудо это, по его разсказамъ, совершилъ еще понынѣ памятный всѣмъ мценcкимъ жителямъ аптекарь Александръ Андреевичъ Симонъ, говорившій всѣмъ своимъ кліентамъ:
— Охота вамъ покупать эту дрянь! Я вамъ дамъ нѣсколько крупинокъ гомеопатіи, и вы будете здоровы.
Такъ поступилъ онъ и съ Борисовымъ, и на другой день послѣ пріема крупинокъ, малоазіатская лихорадка уже не возвращалась.
Не смотря на братскія мои отношенія къ Борисову, пріѣзду котораго мы съ женою были сердечно рады, я сталъ бояться своего кабинета: стоило мнѣ придти и, закуривъ папироску, завести любой разговоръ, чтобы черезъ пять минутъ очутиться въ потокѣ самыхъ убѣдительныхъ просьбъ и воззваній о помощи, сопровождаемыхъ отуманенными взглядами, а нерѣдко и слезинкою, висящею на густыхъ, черныхъ усахъ. Это почти ежедневно происходило въ кабинетѣ. Но зато въ комнатѣ сестры нерѣдко, по поводу моихъ указаній на многолѣтнюю, безграничную преданность, я слышалъ только отзывы, въ безнадежности которыхъ для Борисова сомнѣнія быть не могло. Не довѣряя моимъ отнѣкиваніямъ и неблагопріятнымъ инсинуаціямъ, Борисовъ, набравши духу, самъ находилъ минуту повторить въ двадцатый разъ свое предложеніе. Тутъ происходилъ обычный электрическій ударъ, и на другой день, едва сдерживая слезы, онъ уѣзжалъ въ Фатьяново.
Еще до моей поѣздки въ Парижъ, Ап. Григорьевъ познакомилъ меня съ весьма милой дѣвушкой, музыкантшей въ душѣ — Екатериной Сергѣевной П—ой, вышедшей впослѣдствіи замужъ тоже за піаниста и композитора Бородина. Въ то время всѣ увлекались Шопеномъ, и Екатерина Сергѣевна передавала его мазурки съ большимъ мастерствомъ и воодушевленіемъ. Когда я женился, Екатерина Сергѣевна, полюбивши жену мою, стала часто навѣщать насъ. Въ то же время Ап. Григорьевъ ввелъ къ намъ въ домъ весьма талантливаго скрипача, котораго имени въ настоящее время не упомню, но про котораго онъ говорилъ, что это „кузнечикъ-гуляка, другъ кузнечика музыканта“.
Такимъ образомъ у насъ иногда по вечерамъ составлялись
