Л. Н. Толстой писалъ:
„Дорогой Аѳанасій Аѳанасьевичъ, разумѣется, я опять виноватъ передъ вами, но, разумѣется, не отъ недостатка любви къ вамъ и памяти о васъ. Мы со Страховымъ то и дѣло говорили про васъ: судили и рядили, какъ мы всѣ судимъ другъ о другѣ, и какъ дай Богъ, чтобы обо мнѣ судили. Страховъ очень доволенъ пребываніемъ у васъ и еще больше вашимъ переводомъ. Мнѣ удалось вамъ рекомендоватъ чтеніе 1001-й ночи и Паскаля; и то, и другое вамъ не то что понравилось, а пришлось по васъ. Теперь имѣю предложить книгу, которую еще никто не читалъ, и я на дняхъ прочелъ въ первый разъ и продолжаю читать и ахать отъ радости; надѣюсь, что и эта придется вамъ по сердцу, тѣмъ болѣе что имѣетъ много общаго съ Шопенгауэромъ: это Соломона Притчи, Эклезіастъ и книга Премудрости, — новѣе этого трудно что-нибудь прочесть; но если будете читать, то читайте по славянски. У меня есть новый русскій переводъ, но очень дурной. Англійскій тоже дуренъ. Если бы у васъ былъ греческій, вы бы увидали, что это такое. Поклонитесь отъ меня Петѣ Борисoвy и посовѣтуйте ему отъ меня почитать по-гречески и сличить съ переводами. Я сейчасъ ходилъ гулять и думалъ о Петѣ. Не знаю, чему ему надо еще учиться, но знаю, что съ его знаніями я могу предложить ему дѣла четыре такія, на которыя нужно посвятить жизнь и успѣхъ, хотя неполный, заслужитъ навѣки благодарность всякаго русскаго, пока будутъ русскіе.
„У насъ послѣ пріѣзда Страхова были гость на гостѣ, театръ и дымъ коромысломъ, 34 простыни были въ ходу для гостей, и обѣдало 30 человѣкъ, — и все сошло благополучно, и всѣмъ, и мнѣ въ томъ числѣ, было весело. Нашъ душевный привѣтъ Марьѣ Петровнѣ.
