отвѣтствующихъ словамъ: я думалъ, я предполагалъ, но самое обычное изъ нихъ: я вѣрилъ — ich glaubte. Когда дѣло шло о математическомъ вопросѣ, и ученикъ въ извиненіе ошибки говорилъ: „ich glaubte“, Гульчъ не безъ волненія говорилъ: „оставьте вы свою вѣру для чего либо другаго, а здѣсь она совершенно неумѣстна. Здѣсь нужно основаніе и выводъ“.
Во время рекреацій, Гульчъ разсказывалъ о разныхъ неразрѣшимыхъ математическихъ задачахъ, за разрѣшеніе которыхъ тамъ или сямъ установлены преміи. Такъ говорилъ онъ о милліонной преміи, назначенной англичанами, за дѣленіе геометрическимъ путемъ угла на три части.
Будучи стрѣлкомъ и ружейнымъ охотникомъ, Гульчъ живо сочувствовалъ красотамъ и особенностямъ природы и однажды пришелъ въ восторгъ, когда я, умѣвшій нѣсколько рисовать, во время отдыха нарисовалъ на память ходившую у насъ въ Новоселкахъ подъ охотникомъ черноморскую лошадь. Глядя на тяжелую горбоносую голову и прямую изъ плечъ съ кадыкомъ шею и крупъ съ выдающимися маслаками, Гульчъ, заливаясь восторженнымъ смѣхомъ, восклицалъ: „да, поистинѣ это черноморка!“
Однажды, когда расхохотавшись подобнымъ образомъ по поводу вновь воспроизведенной мною на доскѣ черноморки, онъ хватился оставленной имъ въ своей комнатѣ фарфоровой трубки, за которою ему черезъ весь школьный дворъ не хотѣлось идти, я сказалъ: „пожалуйте мнѣ вашъ ключъ; я въ одну минуту сбѣгаю и набью вамъ трубку“.
— Пожалуйста, сказалъ онъ, добродушно передавая мнѣ ключъ.
Въ комнатѣ Гульча я изъ только что начатаго фунтоваго картуза Жукова набилъ предварительно вычищенную мною трубку и, вырубивъ огня, раскурилъ ее самымъ лакомымъ образомъ.
Возвращаясь черезъ дворъ съ пылающей трубкой, я съ такимъ усердіемъ затягивался, благовоннымъ дымомъ Жукова, что чуть среди двора не упалъ отъ головокруженія. Тѣмъ не менѣе, трубка была доставлена по принадлежности, и черноморка на классной доскѣ неоднократно доставляла мнѣ удовольствіе затянуться Жуковымъ.
