меня съ собой, и я, не взирая на все мое уваженіе къ нему и даже раздраженіе, ребячески хохоталъ надъ его русскимъ языкомъ. Мы оба не знали топографіи Петербурга.
Однажды, когда Крюммеру показалось, что плохенькій извозчикъ для своей выгоды возитъ насъ въ объѣздъ, онъ вдругъ закричалъ на возницу: „ти дуракъ, ти хочешь накожа́“ (du willst auf’s Fell haben; смыслъ: у тебя шкура чешется). — „Ти насъ гуляешь. Чему же ты хохочешь? прибавили онъ, обращаясь ко мнѣ: это и неприлично, и глупо“.
— Совершенно справедливо, отвѣчалъ я, задыхаясь отъ смѣха“.
Въ Кронштадтѣ, указывая на тушу черкасскаго вола, Крюммеръ спросилъ мясника: „какъ онъ труденъ (schwer)?“ Замѣчательно, что мясникъ тотчасъ понялъ вопросъ и отвѣчалъ: „ пудовъ тридцать“.
Но вотъ съ окончаніемъ каникулъ наступила и вторая половина семестра, вѣнчающагося для лучшихъ учениковъ переходомъ въ высшій классъ. Каждый разъ передъ концомъ семестра и роспускомъ учениковъ, Крюммеръ послѣ моливеннаго пѣнія подъ органъ говорилъ напутственную рѣчь, изъ которыхъ одна запечатлѣлась въ моей памяти. Смыслъ ея былъ приблизительно таковъ:
„Мои милые! (meine lieben!), родители ваши помѣстили васъ сюда въ надеждѣ, что въ своей школѣ я снабжу васъ свѣдѣніями, необходимыми для образованнаго человѣка. При настоящемъ возвращеніи вашемъ подъ домашній кровъ, родители вправѣ спросить, въ какой мѣрѣ вы воспользовались годичнымъ срокомъ для преуспѣянія, и насколько я исполнилъ долгъ свой, сообщая вамъ эти свѣдѣнія? Конечно, способы сообщенія свѣдѣній могутъ быть, подобно всякимъ инымъ усиліямъ, добросовѣстны и умѣлы, или напротивъ небрежны и неудовлетворительны; но люди, помышляющіе только о вашихъ успѣхахъ, могли бы отчасти смотрѣть на меня, какъ на человѣка, обладающего возможностью, помимо всякихъ съ вашей стороны трудовъ, влить вамъ въ голову надлежащія свѣдѣнія. Не буду говорить, что послѣдняго я сдѣлать не могу; но скажу, что если бы могъ, то и тогда бы не дѣлалъ, такъ какъ главное значеніе школы въ моихъ гла-
