мермановской шляпой, онъ вышелъ и сѣлъ передо мною бокомъ на калиберъ, на которомъ я сидѣлъ верхомъ. Всю дорогу я ѣхалъ какъ бы нюхая стклянку съ духами. Даже милый и невозмутимый Павелъ Павловичъ воскликнулъ, увидавъ Варпанова: „что съ вами?“
Выше я упомянулъ о проживавшемъ съ нами въ одномъ корридорѣ Медюковѣ; но приходится нѣсколько остановиться на этой личности.
Какая то неизвѣстная намъ богатая и свѣтская барыня перемѣстила этого 17 или 18-ти-лѣтняго юношу изъ Вильны къ Погодину для приготовленія въ университетъ. Видно было, что молодой человѣкъ принадлежитъ къ порядочному кругу, такъ какъ держалъ себя со всѣми весьма прилично, не проявляя той непочатой неотесанности, которою, не тѣмъ будь помянуть, отличался, напримѣръ, Чистяковъ, несмотря на свое прилежаніе. Учился Медюковъ у тѣхъ же погодинскихъ учителей, поневолѣ готовясь изъ латинскаго языка и русской исторіи, хотя гораздо охотнѣе льнулъ къ французскимъ и польскимъ романамъ, такъ какъ, поступивъ къ намъ изъ виленскаго пансіона Ганзіера, владѣлъ въ первое время гораздо свободнѣе польскимъ, чѣмъ русскимъ языкомъ. Это была молодая неиспорченная душа, исполненная самыхъ благородныхъ порывовъ, и я не безъ удовольствія слушалъ его, когда онъ съ любовью разсказывалъ о своемъ воспитателѣ Ганзіерѣ и о полковникѣ, отцѣ своемъ, котораго онъ, кажется, никогда невидаль. О матери онъ ни разу не вспоминалъ, и я и позднѣе не распрашивалъ его о его семействѣ. Зато, при всей моей симпатіи къ этому милому юношѣ, я не вѣрилъ въ возможность поступленія его въ университетъ.
Однажды, въ то время какъ онъ сидѣлъ у меня въ комнатѣ передъ самымъ вступительнымъ экзаменомъ, вошелъ прихрамывая человѣкъ высокаго роста, лѣтъ подъ 30, съ стальными очками на носу, и сказалъ: „господа, честь имѣю рекомендоваться, вашъ будущій товарищъ Иринархъ Ивановичъ Введенскій“.
Оказалось, что онъ чуть ли не исключенный за непохвальное поведеніе изъ Троицкой духовной академіи, недавно вышелъ изъ больницы и, не зная что начать, обратился съ пред-
