ученіяхъ, не лишенныхъ, впрочемъ, трагизма. Такъ одинъ, помнится, Несторенко, при командѣ во фронтъ, никакъ не могъ привести своего тѣла въ линію соприкосновенія локтями съ локтями товарищей, а не взирая на фронтъ остальной шеренги, останавливался, не довернувшись на полъ или четверть оборота.
— Несторенко, ты какой губерніи? спрашивалъ инструкторъ Лисицкій.
— Пилтавской, отвѣчалъ рекрутъ.
— Чей ты?
— Генеральши... (Несторенко называлъ фамилію).
— Ты крещеный? — Глаза Несторенки мгновенно наливались слезами: „тоже крестъ на груди ношу“.
— Отчего жь ты не любишь своихъ товарищей и все отъ нихъ отворачиваешься? Я заставлю тебя всѣхъ ихъ перецѣловать.
Горячія слезы текли по щекамъ Несторенки, а онъ все не догадывался довернуться на одну осьмую. Надо было сознаться, что когда его гоняли на кордѣ, на пескѣ передъ конюшней, да къ тому же на немилосердно тряской лошади, которой всѣ во взводѣ обѣгали, онъ не имѣлъ никакого воинственнаго вида, а скорѣе походилъ на голаго воробья, готоваго ежеминутно вывалиться изъ гнѣзда.
— Охъ, Несторенко, говорилъ Лисицкій при концѣ ученія, — надѣну я на тебя полную парадную форму, осѣдлаю этого самаго Кадма и отправлю ординарцемъ къ твоей генеральшѣ: нехай полюбуется, какимъ сокровищемъ она насъ наградила.
Не буду говорить о важности моего коннаго инструктора Веснянки. Онъ зачастую обходилъ эскадронныя конюшни съ писаремъ, читавшимъ вслухъ приказы по полку, а затѣмъ при случаѣ, отваливая назадъ корпусъ, снабженный значительнымъ животомъ, онъ, совершенно неграмотный, съ важностью говорилъ взводу или эскадрону: „я намедни вамъ читалъ“.
Не знаю почему, принимая вѣроятно меня за богатаго юнкера, отъ котораго инструктору могутъ перепадать карбованцы, Веснянка самъ взялся за мое образованіе; но убѣдясь
