Петръ Степановичъ, остававшийся у насъ не долго, тѣмъ не менѣе успѣлъ начать со мною русскую грамматику, хотя часто пріѣзжавшій дядя Петръ Неофитовичъ справедливо совѣтовалъ упражнять меня болѣе въ чтеніи. До сихъ поръ не могу себѣ объяснить, почему мнѣ такъ трудно давался механизмъ чтенія? Въ то время мнѣ было лѣтъ девять отъ роду, но обучаясь впослѣдствіи разнымъ наукамъ, я продолжалъ читать весьма неудовлетворительно. Вообще трудно себѣ представить пріемы обученія, болѣе отталкивающіе, чѣмъ тѣ, которымъ подвергали мою далеко не блестящую память. Наемные учителя были равнодушны къ моимъ успѣхамъ, и сама мать, напрягавшая всѣ силы для моего развитія, не умѣла за это взяться.
Помню, какъ однажды, когда, за отсутствіемъ учителя, мать, сидя въ классной, заставляла меня дѣлать грамматическій разборъ какой-то русской фразы, и я сталъ втупикъ, — она, желая добиться своего, громко и настоятельно начала повторять: „какой это падежъ? какой это падежъ?“ При этихъ восклицаніяхъ находившійся въ числѣ прислуги молодой и щеголеватый портной Меркулъ Кузьмичъ проворно растворилъ дверь класной и внушительно доложилъ: „коровій, сударыня, у Зыбиныхъ коровы падаютъ“.
Та же добрая мать, желая большей ясностью облегчить дѣло памяти и не подозрѣвая, что ris и torum родительные падежи mare и cete — заставляла меня учить: mare — море и ris — море; cete — китъ и torum — китъ.
Важныя мѣропріятія въ домѣ шли отъ отца, не терпѣвшаго ни-чьего вмѣшательства въ эти дѣла. Было очевидно, до какой степени матери было непріятно рѣшать что либо важное во время частыхъ разъѣздовъ отца. Должно быть, какъ лицу, ко мнѣ приближенному, старику Филиппу Агаѳоновичу сшили нанковую пару сѣро-синяго цвѣта.
Однажды, когда я спросилъ про Филиппа Агаѳоновича, мнѣ сказали, что онъ боленъ, а черезъ нѣсколько дней, забѣжавъ въ столярную, я увидалъ, что Иванъ столяръ дѣлаетъ длинный ящикъ. На вопросъ мой: „что это такое?“ Иванъ отвѣчалъ, что это гробъ Филиппу Агаѳоновичу, заказанный съ утра прикащикомъ Никифоромъ Ѳедоровичемъ.
