Молодой Каширинъ держалъ гончихъ; было нѣсколько гончихъ и у Гайли, а завѣдывалъ ими знаменитый деньщикъ литвинъ Макаренко. Вотъ, на основаніи этого у насъ порой составлялась охота съ гончими въ польскихъ лѣсахъ, какъ обзывали лѣвый берегъ Тясьмина. Насъ, ружейниковъ и собакъ, перевозилъ выше мельничной плотины на дубѣ (лодка) однорукій мирошникъ мельникъ; а литвинъ Жгунъ, деньщикъ, исправлявшій у Гайли должность кучера, отправлялся черезъ плотину парой въ нетычанкѣ, нагруженной домовитою Ольгой Николаевной всякаго рода закусками, въ томъ числѣ и капустной солянкой въ паровой кастрюлѣ, которую стоило только поставить на нѣсколько минутъ на огонь, чтобы она показалась амврозіей послѣ стаканчика старой водки. Замѣчательно, что въ Россіи доѣзжачіе всѣ верхомъ на самыхъ выносливыхъ лошадяхъ, а въ западномъ краю они, подобно Макаренкѣ, пѣшкомъ и, надо прибавить, въ такомъ громадномъ лѣсу, какимъ былъ польский. Я самый плохой охотникъ съ гончими, а съ борзыми лично не охотился всю мою жизнь. Недаромъ Тургеневъ, такой же ружейникъ, какъ и я, встрѣчаясь съ псовою охотой, восклицалъ: „это звѣри, глупые звѣри“. На этотъ разъ только что мы разстановились по различнымъ полянамъ, и Макаренко спустилъ гончихъ, какъ сосѣдъ шепнулъ мнѣ: „по волку гонятъ“, и тихонько пошелъ къ болѣе, по его мнѣнію, удобному мѣсту. Я никакого волка не видалъ, но, немного погодя, замѣтилъ въ травѣ неуклюже переваливающагося небольшими прыжками какого то сѣраго щенка.
Безъ всякаго усилія я нагналъ волченка и схватилъ его за шиворотъ: я зналъ, что выѣзжавшій на торную лѣсную дорогу Жгунъ долженъ быть недалеко, и вотъ, завязавши волченка въ носовой платокъ, я отдалъ его Жгуну, прося поберечь.
— Тутъ у меня есть плетеный кошель съ крышкою, нехай въ немъ до дому посидитъ.
Здѣсь я позволю себѣ разсказать охотничій эпизодъ, о которомъ покойный Тургеневъ говорилъ, что онъ ни за что не рѣшился бы его разсказывать, и даже въ лицахъ представлялъ, какъ бы онъ заикался на словѣ заяцъ.
