тать: „сидите, несчастный; если въ дамскомъ нарядѣ вы полѣзете подъ фартукъ, то мы пропали“.
Изъ остановившейся, невдалекѣ отъ палатки полковника Трубникова, коляски я вышелъ вслѣдъ за Громекою въ видѣ кирасирскаго унтеръ-офицера, въ толстомъ мундирѣ. У самаго входа въ палатку два стройныхъ парныхъ часовыхъ щегольски отдали честь проходившему Громекѣ.
Не стану описывать радушнаго пріема, оказаннаго мнѣ любезными полковымъ командиромъ. Угощеніе ограничилось чаемъ съ лимономъ и сухарями. Зато желаніе показать весь запасъ лагерныхъ развлеченій было совершенно искренно какъ у самого полковника, такъ и у его немногочисленныхъ гостей, пожелавшихъ со мною познакомиться.
— Право, не знаю, чѣмъ угостить васъ на первое знакомство, сказалъ Трубниковъ.
— Полковникъ, сказалъ я, если вамъ угодно непремѣнно услыхать мою просьбу, то я признаюсь, что меня отчасти смущаютъ ваши ласки при сознаніи, что мои сотоварищи юнкера послѣ денной службы поставлены въ наказаніе на часы у вашей палатки. Мнѣ кажется, что моя признательность вамъ стала бы еще безусловнѣе, если бы вы соблаговолили простить моихъ сверстниковъ по чину.
— Очень радъ сдѣлать вамъ угодное, отвѣчалъ Трубниковъ, хотя истинно для ихъ же блага хлопочешь.
— Эй, кто тамъ, крикнулъ онъ къ выходу палатки: — отпустить юнкеровъ.
Это было мое первое и послѣднее свиданіе съ полковникомъ Трубниковыми. Но отъ Громеки я узналъ, что дама, кричавшая мнѣ съ веранды почтоваго дома: „солдатъ, солдатъ, здѣсь нельзя привязывать лошади“, — была занимавшая половину дома — жена полковника.
Не помню въ настоящее время, по какому поводу попалъ я снова въ домъ родителей Громеки, но скажу нѣсколько словъ о томъ, что меня въ то время очень поразило. Я сидѣлъ въ довольно просторной комнатѣ съ сухощавой пожилой женщиной, матерью Громеки, которой онъ же, вѣроятно, меня и представилъ. Затѣмъ, помнится, пронесся его торопливый шепотъ: „Подалинскій пріѣхалъ“.
