Становлюсь на правый флангъ. Проѣзжаетъ Фитингофъ.
— Адъютантъ не знаетъ своего мѣста! кричитъ съ пѣною у рта начальникъ дивизіи: извольте стать передъ литаврщикомъ.
Переѣзжаю туда и думаю: наконецъ то, слава Богу.
Скачетъ Офенбергъ, самъ выѣзжавшій своихъ горячихъ лошадей. Покуда неукрощенная кобыла произвольно мѣняетъ ноги то справа, то слѣва въ галопѣ, — только и слышно: „здорово первый эскадронъ!“
И затѣмъ: „фуй Катька! фуй Катька!“
Доскакавши до меня онъ, попридержавъ лошадь, сказалъ: „адъютантъ не знаетъ своего мѣста! извольте встать на флангъ“.
Ковыляетъ шатающійся на свой лошадкѣ инспекторъ графъ Никитинъ.
— Ты батюшка адъютантъ, стань-ка на свое мѣсто передъ литаврщикомъ.
Такимъ образомъ инспекторъ спасъ меня отъ справедливаго замѣчанія царя, которому я не сталъ бы докладывать, что стою по личному приказанію его в—пр—а.
Къ этому церемоніальному маршу всѣ начальники частей готовились заблаговременно насколько могли, зная напередъ, что царь все видитъ. Думалъ и я между прочимъ, что у меня въ трубаческомъ взводѣ казалось бы все хорошо, начиная съ ненадѣваннаго, расшитаго золотыми галунами мундира литаврщика.
Только ходящій подъ литавромъ 9-ти вершковый Центавръ, хотя еще вполнѣ крѣпокъ ногами, выдаетъ свою старость снѣжной бѣлизной.
На горестныя мои соображенія берейторъ Лупалъ сказалъ: „позвольте мнѣ его къ царскому смотру выкрасить. Отвѣчаю головой, ни одинъ знатокъ не замѣтитъ. А будетъ хорошо“.
Послѣднее слово подзадорило меня, и я сказалъ: „валяй“.
Вымазали они съ вечера Центавра сажей съ примѣсью синьки и дали такъ простоять всю ночь. Когда же утромъ все размазанное счистили скребницей и щетками, на Центаврѣ выступили всѣ бывшія въ молодости сѣрыя яблоки, и
