Яковлевичъ. Бывало, на дрожкахъ тройкой съ колокольчиками и бубенчиками пріѣдетъ и скажетъ: „ну, господа, продалъ гречиху и хочу проиграть вамъ деньги“. А затѣмъ къ утру, проигравшись до копѣйки, сядетъ снова на свои дрожки и, зазвеня колокольчиками и бубенчиками, умчится во весь духъ“.
Про него же не разъ разсказывалъ мнѣ, студенту, проживавшій на Якиманкѣ въ великолѣпномъ собственномъ домѣ старый Михаилъ Ѳедоровичъ Сухотинъ.
„Такого исправника, говорилъ онъ, какимъ былъ Борисовъ, намъ не нажить. Бывало, какъ узнаетъ о кражѣ лошадей или другаго добра, сейчасъ же возьмется за славнаго вора старика Шебунича. Тотъ, бывало, хоть запори его, своихъ не выдастъ. „А, не знаешь? крикнетъ Петръ Яковлевичъ: топи овинъ! коптить его!“ И вотъ въ самомъ густомъ дыму, зацѣпленный за ногу веревкой, Шебуничъ виситъ на переметѣ. Тутъ ужь некогда запираться, и все разыщется“.
Но никто кромѣ прислуги не зналъ, какъ весело проигравшійся Борисовъ возвращался домой на тройкѣ Разореныхъ. Голосъ у кучера Дениски былъ звонкій, и онъ, какъ бы развеселясь, подъѣзжая къ дому, еще на выгонѣ за полверсты кричалъ: „эхъ вы, Разореныя!“ извѣщая этимъ домочадцевъ о пріѣздѣ барина, которому въ это время никто не попадайся.
Воздерживаюсь отъ передачи жестокихъ выходокъ забалованнаго самодура. О нихъ можетъ дать нѣкоторое понятіе его отношеніе въ минуты раздраженія къ собственной семьѣ. Находя пирожки къ супу или жареное неудачными, онъ растворялъ въ столовой окно и выбрасывалъ все блюдо борзымъ собакамъ, причемъ не только жена и дѣти, но и мать Вѣра Алекс. оставались голодными.
Позднѣе изъ разговоровъ Андрея Карповича, Сергѣя Мартыновича и остальной прислуги я узналъ слѣдующія подробности.
У Борисовскаго повара Тишки была сестра, дѣвушка, состоявшая въ любовной связи со стремяннымъ Ванькой, сопровождавшимъ Николенъку при проѣздѣ черезъ Новоселки въ день убійства. Съ этой дѣвушкой Борисовъ вступилъ въ связь къ безмѣрному озлобленію повара и стремяннаго, возбужденныхъ кромѣ того, подобно кучеру Денискѣ, частыми жесто-
