То, что сказано о методѣ преподаванія славянскаго языка, вѣроятно, приложимо и къ греческому. Объясненіе правилъ на устныхъ и письменныхъ примѣрахъ, записываніе ихъ на доскахъ или въ тетрадяхъ, спрашиваніе учениками другъ друга о труднѣйшихъ вещахъ, чтеніе текста, быть можетъ письменныя упражненія, — все это имѣло мѣсто и здѣсь.
Русскій языкъ. Если православную вѣру въ западной Руси хотѣли поддержать изученіемъ первоисточниковъ ея — Священнаго Писанія и священнаго преданія — на греческомъ и славянскомъ языкахъ, то русскій языкъ былъ необходимъ, какъ знамя русской народности, которая въ польско-латинскомъ государствѣ подвергалась стѣсненіямъ и, вслѣдствіе этого, сліянію съ польскимъ элементомъ. Русскій языкъ, т. е. южно- и западнорусское нарѣчіе, ко времени люблинской уніи уже въ достаточной мѣрѣ развился, обособившись отъ общаго корня славянской рѣчи и принявъ отдѣльное отъ него теченіе. Въ литовскомъ государствѣ онъ получилъ права гражданства; употребленіе его въ русскихъ областяхъ при судопроизводствѣ и административныхъ сношеніяхъ было узаконено. Потому то онъ долженъ былъ сдѣлаться и предметомъ школьнаго изученія. Послѣднее являлось прямой необходимостью въ виду двухъ частнѣйшихъ обстоятельствъ. Во 1-хъ, знатные люди, которые давно пріобщились къ польско-европейской культурѣ, стали пренебрегать своимъ роднымъ языкомъ, смотрѣть на него „со взгардою“; и не только русскіе аристократы, по и духовенство наше учили своихъ дѣтей по польски, сами не зная русскаго языка и не понимая его, по совершенному отсутствію школъ для изученія его („але и ани школы коу науце его нигде маютъ“). Это одна сторона дѣла, и на нее обратилъ вниманіе переводчикъ и издатель Тяпинскаго Евангелія [1]). Другимъ обстоятельствомъ. побуждавшимъ изучать русскій языкъ, было все большее отклоненіе простой, разговорной рѣчи отъ славянскаго языка, вслѣдствіе чего послѣдній дѣлался все болѣе непонятнымъ для народа, который лишался такимъ образомъ возможности понимать богослуженіе. Отсюда происхо-
- ↑ Пред. къ Евангелію Вас. Тяпинскаго. Кіев. стар., 1889, янв , прилож. III, стр. 3.
Теодоровичъ, Описаніе Волынской епархіи, ІП, 372. и мн. др.). Г. Васильевскій называетъ это извѣстіе драгоцѣннымъ. Оно и было бы такимъ, такъ какъ представляло бы новое доказательство и распространенности и значенія въ западной Россіи греческаго языка въ концѣ XVI и началѣ XVII ст., если бы оно не опиралось всецѣло на неправильно понятомъ свидѣтельствѣ Кирилла Транквилліона въ его «Учительномъ Евангеліи» (1619). Транквилліонъ въ посвященіи его кн. Юрію Чарторыйскому говоритъ о томъ, что свой трудъ онъ составилъ, между прочимъ, на основаніи «бесѣдъ евангельскихъ и почасти апостольскихъ, къторыхъ преложила зъ грецкого языка на словенскій, старанямъ, промысломъ и коштомъ своимъ ея милость.... Софія Боговитинова». Отсюда видно, что ей принадлежали иниціатива перевода и матеріальныя затраты, а не литературный трудъ, что подверждается и слѣдующимъ извѣстіемъ, заключающимся въ предисловіи къ «Бесѣдамъ Златоуста на 14 посланій». Здѣсь Боговитиновая, хорунжая волынская (впрочемъ, уже съ именемъ Ѳеодоры) является, какъ «умолившая преп. Кипріана, суща отъ града Острога... яко да бесѣдъ св. I. Златоустаго... отъ Еллинскаго языка на славенскій превожденіе сътворитъ, иже и сътвори изъбраженіе, обаче тѣхъ типография видѣти не получи». Этимъ переводомъ Кипріана, очевидно, Кириллъ Транквилліонъ и воспользовался, — Кипріана, но не Боговитиновой.
