Он не ищет „абсолютного“, он весь в настоящем. Он опьянен индустриализмом, влюблен в машину, упоен металлургией, развивающейся во Франции. Ежегодные салоны автомобилей, авиации, радио — для него зрелища, более пленительные, чем салоны картин. И если прежние кубисты созерцали мир сквозь призму „шара, конуса и цилиндра“ (формула Сезанна), то Лежэ откровенно сводит этот мир к индустриальным формам: трубам, котлам, воронкам, спиралям. В его живописи нет ни узорных обойчиков Пикассо и Гри, ни прозрачного хрусталя Озанфана, но только твердь и гладь металла.
Лежэ преисполнен восхищения перед трудом механика, слесаря он готов противопоставить его непроизводительному труду профессионала-художника. И, извиняясь перед читателем за частые цитаты, я все же не могу не процитировать интереснейших строк Лежэ. „Я никогда не забуду, — пишет он, — того, когда, будучи облечен обязанностью развешивать экспонаты Осеннего салона, я имел счастливый случай оказаться в соседстве с открывшимся Салоном авиации. Я слышал через перегородку удары молотков и песни рабочих, людей машины. Я перешагнул через „границу“ и никогда еще не был так взволнован столь резким контрастом. Вместо унылых холстов, таких претенциозных в своих золоченых рамах, передо мной были действительно прекрасные вещи - металлические, твердые, четкие и полезные, покрытые локальными и чистыми красками, — сталь с бесконечной игрой своих переливов, маркированная вермильоном и синим. Мощь геометрической формы царила здесь над всем… Механики видели, как я прошел, они знали, что их соседями были художники, и попросили разрешения также перейти „границу“, и вот эти бравые парни, никогда еще не видавшие салона живописи, чистые, нетронутые культурой, воспитанные на своем первичном материале, пришли в экстаз от картин, которые я не одобрял… Я всегда буду грезить одним подростком 16 лет, с огненными волосами, в синей холщевой куртке и оранжевых штанах, который разглядывал обнаженных женщин в золотых рамах, разинув рот. Я чувствовал, что он забивал весь салон — этот ослепительный мальчик, казавшийся сыном какой-нибудь сельскохозяйственной машины, был символом той — другой выставки, рядом, — символом жизни завтрашнего дня, когда предрассудок будет разрушен“ (см. его статью „L'esthétique de la Machine" в „Bulletin de l'Effort moderne“ за 1923 г.).
