желаниями: „разбогатеть, поесть, попить“. Но все эти условности, сближая Мазерееля с какой-нибудь средневековой „Библией бедных“, не лишают его творчества убедительности, конкретности, современности. По существу, у Мазерееля нет мистики; наоборот, у него есть определенная социальная установка, четкое понимание хитрой механики социального строя.
Мазереель — страстный изобличитель буржуазной демократии, мещанских толп, движимых животными интересами, волчьими инстинктами, конкуренцией всех против всех. Но в одном объединяется эта толпа — в охоте за женщиной. Женской доле в современном городе посвящено огромное количество работ Мазерееля, и как раз там, где его предшественник и соотечественник, Ропс, видел демоническое владычество женщины, Мазереель вскрывает обратное, — ее социальную, экономическую порабощенность городу, коллективному буржуазному самцу. Такова, например, одна из наиболее выразительных вещей Мазерееля „Ужас“ — обезумевшая от отчаяния женщина, одинокая в кольце каменных домов и озверевших толп. Особенно ненавидит Мазереель „дельцов“ нашего времени, parvenues, выскочек, финансистов и бюрократов, типы которых у него поистине — средневековые дьявольские маски. Большое место в творчестве Мазерееля занимает война, довершившая социальное развитие Мазерееля. Резче, чем кто-либо, вскрывает он пружины войны — капитализм и империализм и ее благословителей — клерикалов. И Мазереель уже знает, где выход из этого кровавого хаоса: на одной из своих гравюр он рисует братание солдат с пролетариатом.
Совершенно очевидно, однако, что наиболее глубокие следы оставила война в искусстве побежденной Германии. Здесь на первом месте должна быть поставлена Кэте Кольвиц, престарелая и все еще юная духом и талантом художница-гравер. С 1897 г. и до наших дней художница изображает в сущности одно и то же; ее тема — человече-
