дали много своей крови въ нашу! У насъ блондинки, которыхъ ты ненавидишь, только одинъ изъ мѣстныхъ типовъ, — самый распространенный, но не господствующій.
— Это удивительно! но она великолѣпна! Почему она не поступитъ на сцену? — Впрочемъ, господа, я говорю только о томъ, что я видѣла. Остается вопросъ, очень важный: ея нога? — Вашъ великій поэтъ Карасенъ, говорили мнѣ, сказалъ, что въ цѣлой Россіи нѣтъ пяти паръ маленькихъ и стройныхъ ногъ.
— Жюли, это сказалъ не Карасенъ, — и лучше зови его: Карамзинъ, — Карамзинъ былъ историкъ, да и то не русскій, а татарскій, — вотъ тебѣ новое доказательство разнообразія нашихъ типовъ. О ножкахъ сказалъ Пушкинъ, — его стихи были хороши для своего времени, но теперь потеряли большую часть своей цѣны. Кстати, эскимосы живутъ въ Америкѣ, а наши дикари, которые пьютъ оленью кровь, называются самоѣды.
— Благодарю, Сержъ. Карамзинъ — историкъ; Пушкинъ — знаю; эскимосы въ Америкѣ; русскіе — самоѣды; да, самоѣды, — но это звучитъ очень мило: са-мо-ѣ-ды! Теперь буду помнить. Я, господа, велю Сержу все это говорить мнѣ, когда мы одни, или не въ нашемъ обществѣ. Это очень полезно для разговора. Притомъ, науки — моя страсть; я родилась быть m-me Сталь, господа. Но это посторонній эпизодъ. Возвращаемся къ вопросу: ея нога?
— Если вы позволите мнѣ завтра явиться къ вамъ, m-lle Жюли, я буду имѣть честь привезти къ вамъ ея башмакъ.
— Привозите, я примѣрю. Это затрогиваетъ мое любопытство.
Сторешниковъ былъ въ восторгѣ: какъ же? — онъ едва цѣплялся за хвостъ Жана, Жанъ едва цѣплялся за хвостъ Сержа, Жюли — одна изъ первыхъ француженокъ между француженками общества Сержа, — честь, великая честь!
— Нога удовлетворительна, — подтвердилъ Жанъ: — но я, какъ человѣкъ положительный, интересуюсь болѣе существеннымъ. Я разсматривалъ ея бюстъ.
— Бюстъ очень хорошъ, — сказалъ Сторешниковъ, ободрявшійся выгодными отзывами о предметѣ его вкуса и уже замыслившій, что можетъ говорить комплименты Жюли, чего до сихъ поръ не смѣлъ: — ея бюстъ очарователенъ, хотя, конечно, хвалить бюстъ другой женщины здѣсь — святотатство.
— Ха, ха, ха! Этотъ господинъ хочетъ сказать комплиментъ моему бюсту! Я не ипокритка и не обманщица, мосьё Сторешникъ: я не хвалюсь и не терплю, чтобы другіе хвалили меня за то, что у меня плохо. Слава Богу, у меня еще довольно осталось, чѣмъ я могу хвалиться по правдѣ. Но мой бюстъ — ха, ха, ха! Жанъ, вы видѣли мой бюстъ — скажите ему! Вы молчите, Жанъ? Вашу руку, мосьё Сторешникъ, — она схватила его за руку, — чувствуете, что это не тѣло? — Попробуйте еще здѣсь, — и здѣсь, — теперь знаете? — Я ношу накладной бюстъ, какъ ношу платье, юбку, рубашку, не потому, чтобъ это мнѣ нравилось, — по-моему, было бы лучше безъ этихъ ипокритствъ, — а потому, что это такъ принято въ обществѣ. Но женщина, которая столько жила, какъ я, — и какъ жила, мосьё Сторешникъ! я теперь святая, схимница передъ тѣмъ, что̀ была — такая женщина не можетъ сохранить бюста! И вдругъ, она заплакала; — мой бюстъ! — мой бюстъ! — моя чистота! — о, Боже, за тѣмъ ли я родилась?
