— Вы лжете, господа, — закричала она, вскочила и ударила кулакомъ по столу: — вы клевещете! Вы низкіе люди! она не любовница его! онъ хочетъ купить ее! Я видѣла, какъ она отворачивалась отъ него, горѣла негодованіемъ и ненавистью. Это гнусно!
— Да, — сказалъ статскій, лѣниво потягиваясь: — ты прихвастнулъ, Сторешниковъ; у васъ дѣло еще не кончено, а ты ужь наговорилъ, что живешь съ нею, даже разошелся съ Аделью для лучшаго завѣренія насъ. Да, ты описывалъ намъ очень хорошо, но описывалъ то, чего еще не видалъ; впрочемъ, это ничего; не за недѣлю до нынѣшняго дня, такъ черезъ недѣлю послѣ нынѣшняго дня, — это все равно. И ты не разочаруешься въ описаніяхъ, которыя дѣлалъ по воображенію; найдешь даже лучше, чѣмъ думаешь. Я разсматривалъ: останешься доволенъ.
Сторешниковъ былъ внѣ себя отъ ярости: — нѣтъ, m-lle Жюли, вы обманулись, смѣю васъ увѣрить, въ вашемъ заключеніи; простите, что осмѣливаюсь противорѣчить вамъ, но она — моя любовница. Это была обыкновенная любовная ссора отъ ревности; она видѣла, что я первый актъ сидѣлъ въ ложѣ m-lle Матильды, — только и всего!
— Врешь, мой милый, врешь, — сказалъ Жанъ и зѣвнулъ.
— А не вру, не вру.
— Докажи. Я человѣкъ положительный, и безъ доказательствъ не вѣрю.
— Какія же доказательства я могу тебѣ представить?
— Ну, вотъ, и пятишься, и уличаешь себя, что врешь. Какія доказательства? Будто трудно найти? Да вотъ тебѣ: завтра мы собираемся ужинать опять здѣсь. M-lle Жюли будетъ такъ добра, что привезетъ Сержа, я привезу свою миленькую Берту, ты привезешь ее. Если привезешь — я проигралъ, ужинъ на мой счетъ; не привезешь — изгоняешься со стыдомъ изъ нашего круга! Жанъ дернулъ сонетку; вошелъ слуга. — Simon, будьте такъ добры: завтра ужинъ на шесть персонъ, точно такой, какъ былъ, когда я вѣнчался у васъ съ Бертою, — помните, предъ рождествомъ? — и въ той же комнатѣ.
— Какъ не помнить такого ужина, мсьё. Будетъ исполнено. — Слуга вышелъ.
— Гнусные люди! гадкіе люди! я была два года уличною женщиною въ Парижѣ, я полгода жила въ домѣ, гдѣ собирались воры, я и тамъ не встрѣчала троихъ такихъ низкихъ людей вмѣстѣ! Боже мой, съ кѣмъ я принуждена жить въ обществѣ! За что такой позоръ мнѣ, о, Боже? — Она упала на колѣни. Боже! я слабая женщина! Голодъ я умѣла переносить, но въ Парижѣ такъ холодно зимой! Холодъ былъ такъ силенъ, обольщенія такъ хитры! Я хотѣла жить, я хотѣла любить, — Боже! вѣдь это не грѣхъ, — за что же ты такъ наказываешь меня? Вырви меня изъ этого круга, вырви меня изъ этой грязи! Дай мнѣ силу сдѣлаться опять уличною женщиною въ Парижѣ, я не прошу у тебя ничего другого, я недостойна ничего другого, но освободи меня отъ этихъ людей, отъ этихъ гнусныхъ людей! — Она вскочила и подбѣжала къ офицеру: — Сержъ, и ты такой же? Нѣтъ, ты лучше ихъ! („лучше“, флегматически замѣтилъ офицеръ) — развѣ это не гнусно?
— Гнусно, Жюли.
— И ты молчишь? допускаешь? соглашаешься? участвуешь?
