въ ея комнату. Сержъ пояснилъ, что его жена довольна игрою Вѣрочки, но хочетъ потолковать съ нею, потому что нужно знать и характеръ учительницы, и т. д., и продолжалъ наводить разговоръ на Сторешникова. Все это было прекрасно, но Марья Алексѣвна смотрѣла все зорче и подозрительнѣе.
— Милое дитя мое, — сказала Жюли, вошедши въ комнату Вѣрочки: — ваша мать очень дурная женщина. Но чтобы мнѣ знать, какъ говорить съ вами, прошу васъ, разскажите, какъ и зачѣмъ вы были вчера въ театрѣ? я уже знаю все это отъ мужа, но изъ вашего разсказа я узнаю вашъ характеръ. Не опасайтесь меня. — Выслушавши Вѣрочку, она сказала: — „да, съ вами можно говорить, вы имѣете характеръ“, — и въ самыхъ осторожныхъ, деликатныхъ выраженіяхъ разсказала ей о вчерашнемъ пари; на это Вѣрочка отвѣчала разсказомъ о предложеніи кататься.
— Что-жь, онъ хотѣлъ обмануть вашу мать, или они оба были въ заговорѣ противъ васъ? — Вѣрочка горячо стала говорить, что ея мать ужь не такая же дурная женщина, чтобы быть въ заговорѣ. — Я сейчасъ это увижу, — сказала Жюли. — Вы оставайтесь здѣсь, — вы тамъ лишняя. — Жюли вернулась въ залу.
— Сержъ, онъ уже звалъ эту женщину и ея дочь кататься нынѣ вечеромъ. Разскажи ей о вчерашнемъ ужинѣ.
— Ваша дочь нравится моей женѣ, теперь надобно только условиться въ цѣнѣ, и, вѣроятно, мы не разойдемся изъ-за этого. Но позвольте мнѣ докончить нашъ разговоръ о нашемъ общемъ знакомомъ. Вы его очень хвалите. А извѣстно ли вамъ, что онъ говоритъ о своихъ отношеніяхъ къ вашему семейству, — напримѣръ, съ какою цѣлью онъ приглашалъ насъ вчера въ вашу ложу?
Въ глазахъ Марьи Алексѣвны, вмѣсто выпытывающаго взгляда, блеснулъ смыслъ: „такъ и есть“. — Я не сплетница, — отвѣчала она съ неудовольствіемъ: — сама не разношу вѣстей и мало ихъ слушаю! Это было сказано не безъ колкости, при всемъ ея благоговѣніи къ посѣтителю. — Мало ли что болтаютъ молодые люди между собою; этимъ нечего заниматься.
— Хорошо-съ; ну, а вотъ это вы назовете сплетнями? — Онъ сталъ разсказывать исторію ужина. Марья Алексѣвна не дала ему докончить: какъ только произнесъ онъ первое слово о пари, она вскочила и съ бѣшенствомъ закричала, совершенно забывши важность гостей:
— Такъ вотъ онѣ, штуки-то какія! Ахъ, онъ разбойникъ! Ахъ, онъ мерзавецъ! такъ вотъ зачѣмъ онъ кататься-то звалъ! онъ хотѣлъ меня за городомъ-то на тотъ свѣтъ отправить, чтобы беззащитную дѣвушку обезчестить! Ахъ, онъ сквернавецъ! — и такъ далѣе. Потомъ она стала благодарить гостя за спасеніе жизни ея и чести ея дочери. — То-то, батюшка, я ужь и сначала догадывалась, что вы что-нибудь не съ-просту пріѣхали, что уроки-то уроками, а цѣль у васъ другая, да я не то полагала; я думала, у васъ ему другая невѣста приготовлена, вы его у насъ отбить хотите, — погрѣшила на васъ, окаянная, простите великодушно. Вотъ, можно сказать, по гробъ жизни облагодѣтельствовали, — и т. д. Ругательства, благодарности, извиненія долго лились безпорядочнымъ потокомъ.
Жюли не долго слушала эту безконечную рѣчь, смыслъ которой былъ ясенъ для нея изъ тона голоса и жестовъ; съ первыхъ словъ Марьи Алексѣвны француженка встала и вернулась въ комнату Вѣрочки.
