Въ умѣ встаетъ онъ сказкой каждый разъ,
Рождаясь на невѣрное мгновенье,
И этотъ духъ вѣтровъ незримъ для глазъ.
. . . . . . . . . . . . . . .
Напѣвъ Дріадъ—восторгъ самозабвенья,
80 Но въ мірѣ слишкомъ много лѣсниковъ,
Они не видятъ въ пѣснѣ—откровенья,
И мучаютъ звенящихъ соловьевъ.
В уме встаёт он сказкой каждый раз,
Рождаясь на неверное мгновенье,
И этот дух ветров незрим для глаз.
. . . . . . . . . . . . . . .
Напев Дриад — восторг самозабвенья,
80 Но в мире слишком много лесников,
Они не видят в песне — откровенья,
И мучают звенящих соловьев.
Пусть, кто томится гордостью и мщеньемъ,
И думаетъ—за зло должно быть зло,
И мститъ,—пока мятущимся теченьемъ
Въ пустыню волнъ его не унесло,—
5 Спѣшитъ сюда: сѣдая башня Вадо
Ему шепнетъ, что быть такимъ не надо.
Предъ урною Маренги онъ пойметъ
Обманчивость мечты, такой жестокой.
Громада-башня все еще живетъ,
Но городъ мертвъ, пустынный, одинокій.
. . . . . . . . . . . . . . .
Да, мудрая Этрурія узнала
Вторую гибель, внутренній разладъ
И тираннію низшаго закала,
Оковы, что пятнаютъ и казнятъ;
5 За лѣтомъ—осень съ мертвой непогодой,
И холодъ Тиранніи—за Свободой.
Пусть, кто томится гордостью и мщеньем,
И думает — за зло должно быть зло,
И мстит, — пока мятущимся теченьем
В пустыню волн его не унесло, —
5 Спешит сюда: седая башня Вадо
Ему шепнёт, что быть таким не надо.
Пред урною Маренги он поймёт
Обманчивость мечты, такой жестокой.
Громада-башня всё ещё живёт,
Но город мёртв, пустынный, одинокий.
. . . . . . . . . . . . . . .
Да, мудрая Этрурия узнала
Вторую гибель, внутренний разлад
И тиранию низшего закала,
Оковы, что пятнают и казнят;
5 За летом — осень с мёртвой непогодой,
И холод Тирании — за Свободой.
