Какъ странно—загадочна Смерть.
Смерть, и братъ ея, Сонъ!
Одна, вся мертвенно блѣдная,
Какъ тотъ убывающій мѣсяцъ,
Съ устами изсиня-бѣлыми;
Другой, какъ утро, весь розовый.
Какъ утро, когда, восходя на престолъ,
Надъ волной океана блеснетъ оно міру:
И оба проходятъ такъ странно-загадочно!
10 Такъ значитъ та мрачная Власть,
Чье царство—въ гробницахъ, исполненныхъ тлѣнія,
Овладѣла ея безгрѣховной душой;
Такъ значитъ погибнетъ
Несравненная форма.
Созерцанье которой
У любви и восторга
Пробуждало біеніе сердца?
Погибнутъ и эти лазурныя жилки,
Что, сквозя, пробирались, подобно ручьямъ,
20 По полямъ бѣлоснѣжнымъ?
Погибнутъ и эти
Очертанія нѣжныя,
Что прекрасны какъ дышущій мраморъ?
И дыханье гніенія
Ничего не оставитъ
Отъ видѣнья небеснаго,
Кромѣ смутныхъ обломковъ,
И уродства угрюмаго?
Ничего, кромѣ сумрачной темы,
30 Надъ которою самое легкое сердце
Поученія будетъ слагать безполезныя?
Как странно — загадочна Смерть.
Смерть, и брат её, Сон!
Одна, вся мертвенно бледная,
Как тот убывающий месяц,
С устами иссиня-белыми;
Другой, как утро, весь розовый.
Как утро, когда, восходя на престол,
Над волной океана блеснет оно миру:
И оба проходят так странно-загадочно!
10 Так значит та мрачная Власть,
Чьё царство — в гробницах, исполненных тления,
Овладела её безгреховной душой;
Так значит погибнет
Несравненная форма.
Созерцанье которой
У любви и восторга
Пробуждало биение сердца?
Погибнут и эти лазурные жилки,
Что, сквозя, пробирались, подобно ручьям,
20 По полям белоснежным?
Погибнут и эти
Очертания нежные,
Что прекрасны как дышащий мрамор?
И дыханье гниения
Ничего не оставит
От виденья небесного,
Кроме смутных обломков,
И уродства угрюмого?
Ничего, кроме сумрачной темы,
30 Над которою самое легкое сердце
Поучения будет слагать бесполезные?
