Графъ Маддало—благородный Венеціанецъ, изъ древней фамиліи, очень богатый; не вступая въ близкое соприкосновеніе съ обществомъ своихъ соотечественниковъ, онъ пребываетъ, главнымъ образомъ, въ родовомъ роскошномъ палаццо, находящемся въ Венеціи. Онъ представляетъ изъ себя генія высшаго порядка, и могъ бы сдѣлаться освободителемъ своей униженной родины, если-бы захотѣлъ посвятить свою энергію такой цѣли. Но его слабость заключается въ его гордости: изъ сопоставленія своего необыкновеннаго ума съ жалкими умами, его окружающими, онъ выводитъ непокидающее его представленіе о ничтожествѣ человѣческой жизни. Его страсти и его способности несравненно выше страстей и способностей другихъ людей; и, вмѣсто того, чтобы первыя оказались подавленными силой вторыхъ, онѣ послужили другъ для друга взаимнымъ возбудителемъ. Его честолюбіе пожираетъ само себя, за недостаткомъ предметовъ, которые оно могло бы считать достойными своего вниманія. Я говорю, что Маддало гордъ, ибо не могу найти никакого другого слова для выраженія нетерпѣливыхъ и напряженныхъ чувствъ, его снѣдающихъ; но, повидимому, онъ топчетъ свои собственныя надежды и привязанности, потому что въ общежитіи никто не могъ бы быть болѣе любезнымъ, терпѣливымъ, и снисходительнымъ. Маддало веселъ, прямодушенъ и остроуменъ. Когда онъ говоритъ о чемъ-нибудь серьезномъ, его разговоръ представляетъ изъ себя нѣчто опьяняющее: всякій, кто участвуетъ въ такихъ бесѣдахъ, испытываетъ какое-то волшебство. Онъ много путешествовалъ, и необыкновенное очарованіе сквозитъ въ его словахъ, когда онъ разсказываетъ о какихъ-нибудь приключеніяхъ, испытанныхъ имъ въ разныхъ странахъ.
Граф Маддало — благородный Венецианец, из древней фамилии, очень богатый; не вступая в близкое соприкосновение с обществом своих соотечественников, он пребывает, главным образом, в родовом роскошном палаццо, находящемся в Венеции. Он представляет из себя гения высшего порядка, и мог бы сделаться освободителем своей униженной родины, если бы захотел посвятить свою энергию такой цели. Но его слабость заключается в его гордости: из сопоставления своего необыкновенного ума с жалкими умами, его окружающими, он выводит не покидающее его представление о ничтожестве человеческой жизни. Его страсти и его способности несравненно выше страстей и способностей других людей; и, вместо того, чтобы первые оказались подавленными силой вторых, они послужили друг для друга взаимным возбудителем. Его честолюбие пожирает само себя, за недостатком предметов, которые оно могло бы считать достойными своего внимания. Я говорю, что Маддало горд, ибо не могу найти никакого другого слова для выражения нетерпеливых и напряженных чувств, его снедающих; но, по-видимому, он топчет свои собственные надежды и привязанности, потому что в общежитии никто не мог бы быть более любезным, терпеливым, и снисходительным. Маддало весел, прямодушен и остроумен. Когда он говорит о чём-нибудь серьезном, его разговор представляет из себя нечто опьяняющее: всякий, кто участвует в таких беседах, испытывает какое-то волшебство. Он много путешествовал, и необыкновенное очарование сквозит в его словах, когда он рассказывает о каких-нибудь приключениях, испытанных им в разных странах.
