Въ вечерній часъ, когда еще свѣтло
И воздухъ полонъ грусти безпричинной,
Я ѣхалъ вмѣстѣ съ графомъ Маддало
По той дорогѣ, узкой и пустынной,
Что прекращаетъ бѣгъ морскихъ валовъ
Прозрачной Адріатики, текущихъ
Туда, гдѣ въ тѣсной грани береговъ
Блистаетъ, какъ видѣнье дней грядущихъ,
Венеція съ толпой своихъ дворцовъ.
10 Дорога пролегаетъ полосою,
Средь вѣчно-перемѣнчивыхъ песковъ,
Средь земноводныхъ порослей, волчцовъ,
Среди всего, что рождено землею,
Обнявшейся съ наплывомъ иловымъ,—
Безлюдный берегъ моря, гдѣ, какъ дымъ,
Плывутъ и таютъ клубы легкой пѣны.
Отсюда прочь скорѣй спѣшитъ рыбакъ,
Едва лишь сѣти высохнутъ, и такъ
Здѣсь пребываетъ все безъ перемѣны.
20 Два-три ничтожныхъ деревца, а тутъ
Какіе-то изломанные колья,
И вѣчно волны новыя ростутъ,
Спѣшатъ къ землѣ отъ влажнаго приволья,
И будто хочетъ сузить бѣгъ валовъ,
Пришедшихъ изъ раскинувшейся дали,
То узкое пространство изъ песковъ,
Гдѣ мы вдвоемъ поспѣшно проѣзжали,
Въ косыхъ лучахъ слабѣющаго дня.
Такъ ѣздить было счастьемъ для меня.
В вечерний час, когда еще светло
И воздух полон грусти беспричинной,
Я ехал вместе с графом Маддало
По той дороге, узкой и пустынной,
Что прекращает бег морских валов
Прозрачной Адриатики, текущих
Туда, где в тесной грани берегов
Блистает, как виденье дней грядущих,
Венеция с толпой своих дворцов.
10 Дорога пролегает полосою,
Средь вечно-переменчивых песков,
Средь земноводных порослей, волчцов,
Среди всего, что рождено землею,
Обнявшейся с наплывом иловым, —
Безлюдный берег моря, где, как дым,
Плывут и тают клубы легкой пены.
Отсюда прочь скорей спешит рыбак,
Едва лишь сети высохнут, и так
Здесь пребывает всё без перемены.
20 Два-три ничтожных деревца, а тут
Какие-то изломанные колья,
И вечно волны новые растут,
Спешат к земле от влажного приволья,
И будто хочет сузить бег валов,
Пришедших из раскинувшейся дали,
То узкое пространство из песков,
Где мы вдвоем поспешно проезжали,
В косых лучах слабеющего дня.
Так ездить было счастьем для меня.
