торое неизвестное X и никогда не могло вполне осветить внутреннюю суть процесса — даже и в телах, приведенных в движение толчком или притянутых книзу тяготением. Это X разрасталось все более и, наконец, на высших ступенях совершенно оттеснило причинное объяснение; но затем, в тот самый момент, как последнее выказало себя беспомощнее, чем когда-либо, X сбросило с себя пелену и оказалось волей, — подобно Мефистофелю, который, повинуясь ученому натиску, выступает из колоссально разросшегося пуделя, которого он был зерном. И вот, признать это X тождественным себе повсюду: даже и на низших ступенях, где оно проступало еще слабо, на более высоких, где оно все более и более распространяло свою темноту, на высших, где оно все покрывало своей тенью, и, наконец, в том пункте, где, как в нашем собственном явлении, оно открывается самосознанию в качестве воли, — признать эту тождественность оказывается, в результате предложенных соображений, необходимым. Два изначала различных источника нашего познания, внешний и внутренний, в этом пункте должны быть рефлексией слиты в одно. Исключительно из этого слияния возникает понимание природы и собственного „я“: но зато пред нашим интеллектом, который сам по себе никогда не может пойти дальше внешнего мира, раскрывается тогда внутренняя сущность природы, и тайна, к разоблачению которой так долго стремилась философия, становится явной. Тогда только делается ясным, что̀ такое в сущности представляет собою реальное и что — идеальное начало (вещь с себе и явление), чем упраздняется главный вопрос, около которого философия вертится со времен Картезия, — вопрос о взаимном соотношении упомянутых начал, полное различие которых Кант выяснил самым основательным образом и с беспримерным глубокомыслием и абсолютное тождество которых непосредственно вслед за ним утверждали, в кредит интеллектуальному воззрению, люди не имевшие царя в голове. Напротив, если уклониться от этого проникновения в наш собственный внутренний мир, которое действительно является единственной и узкой дверью к истине, то мы никогда не придем к пониманию внутренней сущности природы, ибо никакого другого пути к этому безусловно не существует и можно только впасть в неразрешимое больше заблуждение. Именно, тогда останутся во всей силе, как сказано выше, два основных, по существу своему различных принципа движения, между которыми воздвигнута крепкая преграда: движение по причинам и движение по воле. При этом движение первого
