часто жертвовали собою для отечества, обнаруживали всякого рода благородство и такой подлинный гуманизм, что знакомство с их делами и мыслями вплоть до наших дней называется гуманистическими занятиями. Религиозные войны, религиозные бойни, крестовые походы, инквизиция, вместе с другими религиозными судами, истребление туземного населении Америки и замена его привозными африканскими рабами: все это — плоды христианства, и ничего им подобного или равносильного мы у древних не встречаем: ибо рабы древних, familia, vernae, довольные, искренне своему господину преданные люди, столь же отличаются от злосчастных, проклинающих человечество негров сахарных плантаций, как различен цвет тех и других. Достойная, конечно, порицания снисходительность к педерастии, которую главным образом ставят в упрек морали древних, в сравнении с приведенными христианскими ужасами — пустяки, да она и в новое время далеко не в той же мере стала реже, в какой она меньше бросается в глаза. Можешь ли ты, взвесив хорошенько все это, утверждать, что христианство действительно сделало человечество лучшим в моральном отношении?
Демофел. Если результаты не везде соответствовали чистоте и правильности учения, то это быть может произошло от того, что учение это было для человечества слишком благородно, слишком возвышенно, — так что людям была поставлена слишком высокая цель: соблюдать языческую мораль было, конечно, легче, как и магометанскую. Затем, как раз самое возвышенное и дает всюду наибольший материал для злоупотребления и обмана: abusus optimi pessimus; поэтому-то и высокое христианское учение иногда служило предлогом для отвратительнейших поступков и настоящих злодейств. — Гибель же древних государственных учреждений, а также искусств и наук древнего мира, должна быть приписана, как сказано, вторжению чужеземных варваров. Если затем воцарились невежество и грубость и, вследствие этого, власть попала в руки насилия и обмана, так что человечество оказалось под гнетом рыцарей и попов, — то это было явление неизбежное. Отчасти однако его можно объяснить и тем, что новая религия вместо временного блага учила искать блага вечного, предпочитала простоту сердца знанию головы и неблагосклонно относилась ко всем мирским удовольствиям, которым между прочим служат также науки и искусства. Насколько же последние могли оказать услугу религии, они находили себе покровительство и достигли известного процветания.
Филалет. В очень узкой сфере. Науки же оказывались подозрительными союзницами, и, как такие, они были поставлены в из-
