Я сознаю, что совершаю некий акт самоотрицания, предлагая публике такие стихи, которые не имеют притязаний на поэтическое достоинство — уже потому одному, что нельзя одновременно быть и философом, и поэтом. Делаю я это исключительно и единственно ради тех, кто впоследствии, с течением времени, проявит столь живое участие к моей философии, что, пожалуй, захочет свести и некоторое личное знакомство с ее зачинателем, — а этого знакомства тогда уже нельзя будет больше осуществить. И вот, так как в стихотворениях, под защитой размера и рифмы, человек скорее отваживается показывать свое субъективное внутреннее существо, чем в прозе, и вообще беседует с другими более человечески, более лично, во всяком случае — иначе, чем в философских, и тем в некоторой степени ближе подходит к читателю, то этим грядущим благожелателям я и приношу ту жертву, что помещаю здесь некоторые, большей частью в юных летах написанные, поэтические опыты, ожидая, что они будут мне за это благодарны: остальных же прошу считать это частным делом между мною и теми, которое случайно только получило здесь огласку. Отдавать в печать свои стихи, это в литературе то же, что в обществе петь одному, — именно акт личного самопожертвования; побудить меня к нему могло только указанное выше соображение.
Конца не видно долгой зимней ночи; |
