Если, таким образом, наставление Платона отвлекать и устранять познавание от всякого общения с телом, чувствами и воззрением оказывается нецелесообразным, извращенным, прямо невозможным, то мы все-таки можем исправленной аналогией его считать мое учение о том, что лишь познавание, удерживаемое в чистоте от всякого общения с волей и тем не менее интуитивное, достигает высшей объективности и потому совершенства, — о чем см. третью книгу моего главного произведения.
Как на основную черту Аристотеля, можно указать на величайшую остроту ума, в связи с осторожностью, даром наблюдения, многосторонностью и недостатком глубокомыслия. Его мировоззрение разработано поверхностно, хотя и остроумно. Глубокомыслие находит свой материал в нас самих; остроумие должно получать его извне, чтобы иметь данные. Но в те времена эмпирические данные были отчасти скудны, отчасти даже неверны. Вот почему изучение Аристотеля теперь не приносит большой пользы, тогда как изучение Платона продолжает быть в высшей степени плодотворным. Упомянутый недостаток глубокомыслия, естественно, всего ярче выступает у Аристотеля в метафизике, где недостаточно простого остроумия, как, быть может, в других областях: поэтому-то он и удовлетворяет здесь меньше всего. Его Метафизика представляет собою по большей части беспорядочную беседу о философемах его предшественников, которых он критикует и опровергает с своей точки зрения, — главным образом, по их разрозненным изречениям, не проникая собственно в их смысл, а так сказать, снаружи вышибая окна. Собственных положений у него здесь мало или совсем нет, — по крайней мере, в виде связного целого. То обстоятельство, что его полемике мы обязаны значительною частью наших сведений о более древних философемах, это — заслуга случайная. На Платона он нападает всего более именно там, где тот вполне на своем месте. Платоновские „идеи“ постоянно возвращаются к нему на уста как нечто такое, чего он не может переварить: он решительно не хочет их допускать. Остроумия достаточно в опытных науках, и потому у Аристотеля замечается преимущественно эмпирическое направление. Но так как с тех пор эмпирия успела сделать такие успехи, что она относится к своему тогдашнему состоянию как зрелый возраст к детству, то в настоящее время изучение Аристотеля, прямым путем, не может особенно спо-
