части, автор тщетно силится стать ясным для самого себя — он не может сделать этого, и оттого ему остается только сделаться мистиком, каким он здесь и выступает. Но чтобы не оказать несправедливости этому во всяком случае великому уму, мы должны принять во внимание, что он имел еще слишком мало предшественников, — пожалуй, только Декарта, Мальбранша, Гоббса, Джордано Бруно. Философские основные понятия не были еще достаточно выработаны, проблемы не приобрели еще тогда надлежащей определенности.
Лейбниц тоже исходил от понятия субстанции как чего-то данного, но он имел главным образом в виду то, что субстанция должна быть неразрушимой: для этого она должна быть простой, ибо все протяженное делимо и потому разрушимо, следовательно, — она лишена протяженности, т. е. нематериальна. А если так, то для его субстанции не оставалось иных предикатов, кроме духовных, т. е. восприятия, мышления и стремления. Он и признал существование бесчисленного множества таких простых духовных субстанций: не будучи сами протяженными, они, по его учению, все-таки лежат в основе феномена протяженности, так что он определяет их как формальные атомы и простые субстанции (Opera, изд. Эрдмана, стр. 124, 676) и дает им название монад. Таким образом, монады лежат в основе феномена телесного мира, который, поэтому, не более как явление, без подлинной и непосредственной реальности, каковая присуща исключительно монадам, в нем и за ним скрывающимся. Но, с другой стороны, в восприятии монад (т. е. тех из них, которые действительно воспринимают, что́ есть удел очень немногих, ибо большинство их находится в непрерывном сне) — этот феномен телесного мира осуществляется в силу предустановленной гармонии, которую устрояет центральная монада совершенно одна и на свой риск. Здесь мы наталкиваемся на нечто туманное. Во всяком случае, одно несомненно: о посредничестве между простыми мыслями этих субстанций и тем, что́ на самом деле и в себе самом протяженно, печется предустановленная центральной монадой гармония. Здесь, можно сказать, все — необъяснимый остаток. Впрочем, чтобы отдать должное Лейбницу, надо вспомнить ту точку зрения на материю, которую распространяли тогда Локк и Ньютон, и по которой, именно, материя является абсолютно-мертвой, чисто пассивной и безвольной, одаренной только механическими силами и подчиненной лишь математическим законам. Лейбниц, напротив, отвергает атомы и чисто механическую физику, чтобы поставить на ее место физику динамическую: во всем этом он явился предшественником Канта (см. Opera изд. Эрдмана, стр. 694). В этом отношении он напомнил прежде всего formas substantiales схоластиков и пришел затем к сознанию, что даже чисто механи-
