когда таким образом способность представления все же на время избудет заботу о воле или собственной особе, эту свою естественную тему и это свое постоянное занятие, она — если только она остается энергично деятельной и продолжает с полным напряжением отчетливо воспринимать наглядное — становится тогда вполне объективной, т. е. становится верным зеркалом объектов, или, точнее, средой объективации воплощающейся в отдельных объектах воли, и в ней теперь выступает самая суть этой воли, притом тем совершеннее, чем воззрение дольше продолжается, пока оно не исчерпает этой сути вполне. Только так, только с чистым субъектом, возникает и чистый объект, т. е. полное проявление скрытой в созерцаемом объекте воли, которое именно и есть (платонова) идея этого объекта. Но восприятие таковой требует, чтобы при созерцании объекта я в самом деле абстрагировал от его места во времени и пространстве, а следовательно от его индивидуальности. Ибо именно это определяемое законом причинности место и ставит данный объект в какое-либо отношение ко мне, как индивидууму, почему только с устранением этого места объект становится идеей, я же — чистым субъектом познания. Потому-то и всякая картина, уже тем самым, что она навсегда закрепляет летучее мгновение и таким образом вырывает его из времени, дает не что-либо индивидуальное, а идею, то, что при всех переменах остается неизменным. Для вышеуказанных необходимых изменений в субъекте и объекте недостаточно, однако, условия, чтобы способность познания была освобождена от своей первоначальной служебной роли и вполне предоставлена себе самой: нужно еще, чтобы при этом она осталась деятельной в меру всей своей энергии, несмотря на то, что естественный стимул ее деятельности, призыв воли, теперь отсутствует. В этом — трудность дела, и в этом же его редкость. Действительно, все наши мысли и стремления, наш слух и наши глаза, косвенно или непосредственно, всегда служат только нациям бесчисленным, большим и малым, личным целям, и, следовательно, способность познания к выполнению своей функции побуждается именно волей; без побуждения же со стороны воли она тотчас ослабевает. И такое стимулируемое волей познание вполне отвечает требованиям как практической жизни, так даже и отдельных наук, которые всегда направлены только на отношения вещей, а не на их собственную внутреннюю сущность; почему все истины их и управляются законом основания, этой стихией всех отношений. Всюду, где дело сводится к познанию причины и действия или иных оснований с их следствиями, т. е. во всех отраслях как естествознания и математики, так и истории, при изобретениях и т. д., искомая истина непременно служит одной из целей воли и достигается тем скорее, чем с
