вот почему язык Данте и Петрарки только в мелочах отличается от современного языка, Монтэня легко читать еще и теперь, как и Шекспира в его старейших изданиях.
Для немца даже удобно извлекать из своих уст несколько длинные слова: он мыслит медленно, и они дают ему время подумать. Но та растущая экономизация в языке, о которой я говорю, проявляется еще и в других, очень характерных фактах: например, вопреки всякой логике и грамматике, ставят imperfectum вместо perfectum’a и plusquamperfectum’a; часто прячут в карман вспомогательный глагол; употребляют творительный падеж вместо родительного; для того чтобы выгадать несколько логических частиц, строят такие запутанные периоды, что добраться до их смысла можно, только перечитав их раза четыре: ведь такие писаки стараются щадить бумагу, а не время читателей; при собственных именах, совершенно по-готтентотски, не означают падежа ни флексией, ни членом, — читатель благоволит сам догадаться о падеже. В особенности же охотно изгоняют двойные гласные и удлиняющее звук h, — эти буквы, предназначенные для просодии; такой прием совершенно равносилен тому, как если бы мы изгнали из греческого языка η и ω и заменили их посредством ε и ο. Кто пишет Scham, Märchen, Masz, Spasz, тот должен писать и Lon, Son, Stat, Sat, Jar, Al и т. д. Но письмо — отпечаток речи, и поэтому наши потомки будут думать, что и выговаривать надо так, как написано, — и от немецкого языка останется только ощипанное, жалкое, неблагозвучное стечение согласных, и всякая просодия исчезнет. Теперь очень излюбленно также, ради сбережения одной буквы, начертание Literatur вместо правильного Litteratur. Это оправдывают тем, что выводят слово Litteratur от причастия глагола linere. Но linere означает мазать. Поэтому, для большинства немецких книгоделов излюбленное ими начертание, пожалуй, вполне правильно, — так что можно различать в Германии очень маленькую Litteratur от очень большой Literatur.
Для того чтобы писать сжато, надо облагородить свой стиль и избегать всякого ненужного пустословия и повторения, и тогда не придется, ради экономии на дорогую бумагу, выбрасывать слоги и буквы. Писать же столько ненужных страниц, ненужных листов, ненужных книг и затем наверстывать такую трату времени и бумаги на счет невинных слогов и букв — это поистине то, что англичане называют pennywise and poundfoolish, но только в превосходной степени. Очень жаль, что не существует такой немецкой академии, которая взяла бы язык под свою
