вый свет или, по крайней мере, новую прелесть: когда вы их читаете или слушаете, то вам кажется, что скверную зрительную трубу для вас обменяли на хорошую. Прочтите, например, в Письмах Эйлера к принцессе его изложение основных истин механики и оптики! На этом и основывается замечание Дидро в Neveu de Rameau, что только безусловные мастера своего дела способны хорошо преподавать элементы известной науки, — ибо только они действительно понимают свой предмет, и слова никогда не заменяют у них мыслей.
Но следует помнить, что скверные головы — правило, хорошие — исключения, выдающиеся — большая редкость, гений — portentum. Иначе разве было бы возможно, чтобы состоящее почти из восьмисот миллионов индивидуумов человечество, спустя шесть тысячелетий, оставило еще столько неразгаданного, неоткрытого, непродуманного и несказанного? Только на сохранение индивидуума рассчитан интеллект, да и на это он, по большей части, едва-едва пригоден. Но мудро сделала природа, что скупа была в раздаче бо́льшей меры интеллекта. Ибо ограниченный ум в состоянии гораздо легче обозревать те немногие и простые отношения, которые лежат в узкой сфере его деятельности, и лучше может он управлять их рычагом, нежели ум выдающийся, горизонт которого несравненно шире и богаче, а рычаг длиннее. Так, насекомое на своих стебельках и листиках видит все до последних мелочей и гораздо лучше, чем мы; но оно не замечает человека, который стоит перед ним в трех шагах. На этом основывается хитрость глупцов и парадокс: іl у а un mystère daus l’ésprit des gens qui n’en ont pas. Для практической жизни гений так же пригоден, как телескоп в театре.
Таким образом, по отношению к интеллекту природа в высшей степени аристократична. Различия, которые она здесь установила, значительнее тех, которые существуют в любом государстве в силу рождения, звания, богатства и каст. Но как в других аристократиях, так и в аристократии природы на одного благородного приходятся тысячи плебеев, на одного князя — миллионы простолюдинов, и большинство — это одна только чернь, mob, rabble, la canaille. При этом, конечно, между иерархией природы и условной иерархией государства существует вопиющий контраст, на устранение которого можно надеяться только в золотом веке. А покамест люди, очень высоко стоящие по той или по другой иерархии, имеют между собою то общее, что в большинстве случаев они живут в гордом одиночестве, — на что и намекает Байрон, говоря:
