напротив, оно-то и есть счастье». По Стобею (Ecl., Lib. II, с. 7): «они говорят, что целью, ради которой все делается, служит счастье». «Они говорят, что высшее благо и счастье — синонимы». По Арриану (Diss. Epict. I, 4): «добродетель притязает на то, что она дает счастье». — Сенека (Ep. 90) говорит: «впрочем, мудрость склоняет к счастливой жизни, — туда ведет, туда открывает дорогу». Он же (Ep. 108): «напоминаю, что слушать философов и читать их надо в видах счастливой жизни».
Эту же цель наиболее счастливой жизни ставила пред собою и мораль циников; об этом прямо свидетельствует император Юлиан, Orat. VI: «стремлением и идеалом цинической философии, как и всякой другой, является счастливая жизнь; а жить счастливо — это значит жить согласно с природой, а не сообразно со взглядами большинства». Но только циники пролагали к этому идеалу совершенно особый путь, прямо противоположный обычному, — путь возможно больших лишений. Они исходили из того взгляда, что те волнения, в которые погружают нашу волю пленяющие и возбуждающие ее предметы; тягостные, по большей части бесплодные усилия овладеть желанной вещью; страх потерять ее, когда она уже приобретена; наконец, действительная утрата, — все это порождает гораздо больше страданий, чем полное отречение от подобных вещей. Вот почему ради достижения наиболее беспечальной жизни они избирали путь возможно глубоких лишений и избегали всяких утех, как сетей, в которые нас ловит грядущее страдание, и оттого они могли делать гордый вызов счастью и его капризам. Таков дух цинизма; он нашел себе ясное выражение у Сенеки в восьмой главе его De tranquillitate animi: «стоит лишь подумать, насколько легче совсем не иметь, чем потерять что-нибудь, — и мы поймем, что в бедности тем меньше страданий, чем меньше в ней возможности для утрат». Далее: «легче и сноснее не приобрести, чем потерять… Диоген достиг того, что у него ничего нельзя было отнять… так как он сам отрекся от всякого случайного достояния… Мне кажется, что он когда-то выразился: делай свое дело, Фортуна: у Диогена нет уже ничего твоего». Параллелью к этой последней фразе является следующее место у Стобея (Ecl. II, 7): «Диоген говорил, что ему померещилось, будто явилась к нему Фортуна, посмотрела на него и сказала: и я не могла прикоснуться к этой бешеной собаке». Тот же дух цинизма выражен и в надгробной надписи Диогена, у Свиды, voce Φιλικσος, и у Диогена Лаэрция VI, II;
Γηρασκει μεν χαλκος ὑπο χρονου· αλλα σον ουτι
Κυδος ο πας αιων, Διογενες, καϑελει.
