говорить правду только sensu allegorico. Истина не может являться народу без покрывала. Симптомами этой аллегорической природы религий служат таинства, которые можно найти, вероятно, в каждой из них: это — известные догматы, которых нельзя даже ясно понять, не говоря уже о том, что они не могут быть истинны по своему буквальному смыслу. Быть может, справедливо даже сказать, что противоречия здравому смыслу и некоторые прямые нелепости составляют существенный элемент всякой развитой религии, так как именно они служат печатью ее аллегорической природы и единственно удобным способом дать почувствовать грубому рассудку и наивному пониманию ту истину, которая иначе была бы для них непостижима, — истину, что религия по самой своей сущности говорит о совершенно другом миропорядке, о строе вещей в себе, перед коим испаряются те законы нашего мира явлений, к которым она, религия, должна применяться в своем изложении; что поэтому не только догматы, противоречащие здравому смыслу, но и догматы понятные, собственно говоря, представляют собою только аллегории и приспособления к человеческому пониманию. Мне кажется, что именно в этом смысле Августин и даже Лютер стояли за христианские таинства, в противоположность пелагианизму, который всё готов был бы свести к плоской ясности. С этой точки зрения становится понятным и то, как Тертуллиан мог безо всякой иронии сказать: prorsus credibile est, quia ineptum est: certum est, quia impossibile (De carne Christi, c. 5: «поистине, это вероятно, потому что нелепо; это верно, потому что невозможно»). Этот аллегорический характер религий освобождает их и от обязанности доказывать свои положения, — как это надлежит философии; он вообще делает их недоступными критике, вместо которой они требуют веры, т. е. добровольного признания, что все в них соответствует истине. А так как вера руководит поступками человека и аллегории строятся таким образом, чтобы в практическом отношении они во всяком случае вели туда же, куда привела бы истина sensu proprio, то религия справедливо обещает верующим вечное блаженство.
Итак, мы видим, что религии в главном и для массы, от которой нельзя требовать самостоятельного мышления, вполне заменяют метафизику вообще, потребность в которой неодолима для человека: они, во-первых, служат людям в практической области, как путеводная звезда их действий, как официальный штандарт справедливости и добродетели, по меткому выражению Канта; они, во-вторых, являют собою и незаменимое утешение
