размышлениям, вытекает очевидно из зрелища мирового страдания и мирового зла: если бы даже они были распределены между собою в самом правильном соотношении, если бы даже их значительно перевешивало добро, — все же страдание и зло есть нечто такое, чего вообще и безусловно не должно бы существовать. А так как ничто не может возникнуть из ничего, то, значит, и они должны иметь свой зародыш в самом корне, или ядре мира. Нам трудно допустить это, когда мы созерцаем величие, строй и совершенство физического мира, ибо, думается нам, то, что обладало мощью для создания вселенной, должно было, конечно, иметь силу и для устранения горести и зла. Понятно, что труднее всего сделать указанное допущение (наиболее откровенно выраженное в учении об Ормузде и Аримане) — теизму. Вот почему была изобретена свобода воли, для того чтобы прежде всего устранить из мира зло; но эта свобода является лишь замаскированной попыткой создать нечто из ничего, так как здесь допускают некое operari, не вытекающее ни из какого esse (см. мои Основные проблемы этики, стр. 58 и сл. [2-е изд. стр. 57 и сл.]). Что же касается страдания в мире, то от него пробовали отделаться тем, что ставили его в вину материи, или неодолимой необходимости, причем с большой неохотой отказывались от дьявола, который, собственно говоря, был бы самым лучшим expediens ad hoc. К страданиям мира относится и смерть, а зло — это лишь перенесение какого-нибудь страдания с себя на другого. Следовательно, как уже сказано выше, философское изумление квалифицируют и повышают зло, страдание и смерть: не только то, что мир существует, но еще больше то, что он так горестен — вот это является punctum pruriens метафизики, загадкой, которая погружает человечество в тревогу, неукротимую ни скептицизмом, ни критицизмом.
Объяснением феноменов мира занята и физика (в самом широком смысле этого слова). Но в самой природе ее объяснения уже коренится их неудовлетворительность. Физика не в силах стоять на собственных ногах и нуждается в опоре метафизики, как она ни важничает перед нею. Ибо она объясняет явления чем-то еще более неизвестным, нежели они сами, — законами природы, основанными на силах природы, к которым относится и жизненная сила. Бесспорно, весь наличный строй вещей в мире, или природе необходимо должен поддаваться объяснению из чисто-физических причин. Но такому объяснению, если допустить, что мы, действительно, когда-нибудь возвысимся до него, — столь же необходимо будут всегда при-
