никогда природа какой бы то ни было вещи не может всецело и без остатка раствориться в познании, — и уж подавно ничто реальное не может быть конструировано a priori, подобно математике. Итак, недоступность природы вещей для эмпирического исследования служит апостериорным подтверждением того, что их эмпирическое существование идеально и обладает лишь феноменальной действительностью.
Ввиду всего сказанного, по дороге объективного познания, т. е. когда исходной точкой берут представление, никогда нельзя выйти за грань представления, или явления; другими словами, на этом пути мы обречены оставаться перед внешней стороной предметов, никогда не имея возможности проникнуть внутрь их и постигнуть, что̀ они представляют сами по себе и для себя. До сих пор я согласен с Кантом. Но в противовес этой истине я выдвинул ту другую, что мы — не только познающий субъект, но, с другой стороны, и сами принадлежим к познающим существам, сами представляем собою вещь в себе, и что следовательно к той подлинной и внутренней сущности вещей, до коей мы не можем проникнуть извне, для нас открыта дорога изнутри, — словно подземный ход или потайная галерея, которая как бы изменою сразу вводит нас в крепость, совершенно недоступную для внешнего натиска. Вещь в себе, именно как такая, может войти в сознание лишь непосредственно, — тем, что она сама начинает сознавать себя: желать познать ее объективно — это равносильно требованию чего-то противоречивого. Все объективное есть представление, — следовательно, явление, т. е. просто мозговой феномен.
Сущность главного вывода, к которому пришел Кант, можно резюмировать в таких словах: «все понятия, в основе которых не лежит воззрение в пространстве и времени (чувственное воззрение), т. е. понятия, которые не почерпнуты из такого воззрения, безусловно пусты, т. е. не дают никакого знания. А так как воззрение может давать нам только явления, а не вещи в себе, то и о вещах в себе мы не имеем никакого знания». Я соглашаюсь с этим вполне, но только не по отношению к тому знанию, которое всякий имеет о собственном хотении: знание о последнем, во-первых, не есть воззрение (ибо всякое воззрение пространственно), и, во-вторых, оно не пусто, — напротив, оно реальнее, чем всякое другое. Кроме того, оно не априорно, как знание чисто-формальное, а вполне апостериорно; поэтому-то в отдельных случаях мы и не можем его антиципировать и часто ошибаемся в самих себе.
Поистине, наше хотение — это единственный случай, когда мы
