воздействием наших склонностей. Надежда заставляет нас считать вероятным и близким то, чего мы желаем, а страх — то, чего мы опасаемся; и та, и другой преувеличивают свой объект. Платон (по Элиану, V. Н., 13, 28) прекрасно назвал надежду сновидением бодрствующего. Сущность ее заключается в том, что воля велит своему слуге, интеллекту, — в тех случаях, когда он не в силах доставить ей желаемое, — велит ему по крайней мере нарисовать перед нею образ этого желанного, — вообще, взять на себя роль утешителя по отношению к своей госпоже; она хочет, чтобы он, подобно няне, ублажающей ребенка, тешил ее сказками и давал им вид правдоподобия; при этом интеллект должен насиловать свою собственную природу, тяготеющую к правде, и заставлять себя, вопреки своим же законам, считать истинными такие вещи, которые ни верны, ни вероятны и часто едва возможны, — для того только, чтобы на время унять, успокоить и убаюкать беспокойную и необузданную волю. Здесь ясно видно, кто — господин и кто — слуга.
Вероятно, многие замечали, что когда какое-нибудь важное для них дело допускает несколько исходов и когда они придают всем последним форму, как им кажется, идеального разделительного суждения, то окончательный результат получается все-таки совершенно иной и для них совсем неожиданный; но быть может, не все обратили внимание на то, что в подобных случаях этот результат почти всегда оказывался самый неблагоприятный для них. Это объясняется тем, что в то время как интеллект воображал, будто он сделал обзор всех возможностей, на самом деле наиболее дурная из них осталась для него совершенно незримой, — ибо воля как бы прикрыла ее рукою, т. е. настолько овладела интеллектом, что он даже и не способен был предусмотреть худший из случаев, хотя последний и был самым вероятным из всех: ведь именно он и осуществился. С другой стороны, в натурах, сильно меланхолических или умудренных только что указанным опытом, происходит обратный процесс: здесь опасение играет ту роль, какая там принадлежала надежде. Первый же признак какой-нибудь опасности немедленно. повергает людей подобного склада в беспричинную тоску. А когда интеллект начинает вникать в положение дела, то его отвергают как некомпетентного судью и обманщика-софиста, потому что вера в таких случаях дается сердцу, трепет которого возводится на степень аргумента в пользу реальности и значительности грозящего бедствия. И вот интеллект не смеет искать противоположных, утешительных доводов, ко-
