гноз его будущих дарований: напротив, из ingeniis praecocibus, чудо-детей, обыкновенно выходят тупицы: настоящий же гений часто обладает в детстве медленно текущими понятиями и воспринимает с трудом, — именно потому, что воспринимает глубоко. Этим и объясняется, что всякий смеясь и без смущения рассказывает о дурачествах и глупостях, которые он говорил и делал ребенком; например, Гете сообщает нам, как он выбросил однажды в окно всю кухонную посуду (Поэзия и правда, т. I, стр. 7): ведь каждый понимает, что все это относится к преходящим элементам личности. Наоборот, дурные черты, злые и лукавые поступки юности, ни один умный человек не отдаст на всеобщее позорище, ибо он чувствует, что они служат показателями еще и теперешнего его характера. Мне рассказывали, что краниоскоп и антрополог Галль, когда ему предстояло завязать сношения с каким-нибудь еще неизвестным человеком, наводил его на разговор о годах и поступках его юности, для того чтобы, насколько возможно, уловить отсюда черты его характера, — ибо последний не мог измениться. Вот почему, в то время как мы равнодушно и даже с улыбкой удовольствия оглядываемся на глупости и неразумие наших юношеских лет, — дурные черты нашего характера, относящиеся к тому же возрасту, и совершенные тогда злые и неблаговидные деяния стоят перед нами неизгладимым укором даже в поздней старости и тяготят нашу совесть.
И как характер с самого начала является в готовом виде, так он и остается до поздней старости неизмененным. Натиск старости, который мало-помалу поглощает интеллектуальные силы, оставляет моральные качества нетронутыми. За доброту сердца мы все еще любим и уважаем старика, хотя его голова обнаруживает уже такие недостатки, которые начинают, возвращать его к состоянию детства. Кротость, терпение, честность, правдивость, бескорыстие, человеколюбие и т. п. сохраняются в течение всей жизни) и не погибают от старческой слабости: в каждое светлое мгновение дряхлого старика они выступают безо всякого ущерба, как солнце из зимних облаков. С другой стороны, и злоба, коварство, любостяжание, жестокосердие, лживость, эгоизм и низость всякого рода тоже остаются в полной сохранности до самых престарелых лет человека. Мы не поверим, мы осмеем того, кто нам скажет: „в прежние годы я был злым негодяем, а теперь стал честным и благородным человеком“. Очень хорошо показал Вальтер Скотт в своих Nigels fortunes на примере старого ростовщика, как неутолимая скупость,
