наше рассмотрение, имея свой исходный пункт вне кантовского, позволяет нам генетически и потому как необходимое познать то, что Кант, исходя из фактов сознания, и показывает лишь фактически. Ибо в результате нашего объективного рассмотрения интеллекта, мир как представление, как он расположен в пространстве и времени и закономерно развивается по строгому началу причинности, — этот мир оказывается прежде всего лишь физиологическим феноменом, функцией мозга, который исполняет ее, правда, в силу известных внешних поводов и раздражений, но по собственным своим законам. Поэтому заранее ясно, что все происходящее в самой этой функции, а следовательно, через нее и для нее, ни в каком случае не должно принимать за свойство независимо от нее существующих и совершенно от нее отличных вещей в себе: нет, прежде всего это является характерной формой самой этой функции, которая может всегда подвергаться лишь очень второстепенной модификации со стороны того, что существует совершенно независимо от нее и что в качестве раздражения приводит ее в действие. И подобно тому как Локк, вследствие этого, все, что через ощущение становится предметом восприятия, приписал органам чувств, для того чтобы отказать в этом вещам в себе, так Кант, в тех же видах и продолжая тот же путь, доказал, что все, благодаря чему возможна действительная интуиция, т. е. пространство, время и причинность, представляет собою функцию мозга, — хоть он и воздерживался от этого физиологического термина, к которому однако нас неизбежно приводит теперь наше исследование, исходящее с противоположной Канту, реалистической точки зрения. Кант, на своем аналитическом пути, пришел к тому результату, что все познаваемое нами — только явление. Что собственно означает это загадочное выражение, становится ясным из нашего объективного и генетического рассмотрения интеллекта: это — мотивы для целей индивидуальной воли, как они представляются в созданном ею ради этого интеллекте (который сам, объективно, является в виде мозга), — мотивы, которые, насколько лишь возможно проследить их сцепление, понятые и связанные между собою, дают в своей совокупности объективно расположенный во времени и пространстве мир, называемый мною мир как представление. С нашей точки зрения, исчезает и та странность, которая возникает в кантовской теории: ведь согласно последней интеллект как бы умышленно предназначен для того, чтобы вводить нас в заблуждение; в самом деле, интеллект, по Канту, вместо вещей, каковы они сами
