по себе, познает одни только явления, которые и влекут его к паралогизмам и необоснованным ипостасям, посредством „софистических уловок, присущих не людям, а самому разуму, — уловок, от которых не может оградить себя даже и мудрейший и вследствие которых, если и можно, после больших усилий, предостеречь себя от ошибки, то зато нельзя освободиться от ее навязчивого и дразнящего призрака“. Ибо предложенное мною объективное исследование интеллекта, указывающее и на генезис последнего, делает понятным, во-первых, то, что он, предназначенный исключительно для практических целей, является лишь средою мотивов и, следовательно, исполняет свое назначение, коль скоро верно их представляет; а во-вторых, и то, что если мы собираемся из комплекса и закономерности объективно возникающих для нас при этом явлений конструировать внутреннюю сущность вещей самих в себе, то делаем это за собственный страх и риск. В самом деле: мы убедились, что та изначально бессознательная и во мраке действующая сила природы, которая, достигнув самосознания, снимает перед ним свою оболочку и оказывается волей, — эта сила подымается на указанную ступень лишь благодаря тому, что производит на данной стадии своего развития некий животный мозг и его функцию — познание, вслед за чем в этом мозгу и возникает феномен наглядного мира. А отсюда ясно, что если мы этот простой мозговой феномен с неизменно присущей его функциям закономерностью провозгласим пребывающей независимо от него, до него и после него, объективной и внутренней сущностью мира и вещей, то мы очевидно сделаем скачок, на который ничто не дает нам права. Из этого «mundus phaenomenon», из этого возникающего под столь разнообразными условиями воззрения почерпнуты все наши понятия, — только от него получают они все свое значение или, по крайней мере, только по отношению к нему; поэтому, как говорит Кант, они имеют лишь имманентное, а не трансцендентное применение, — т. е. эти наши понятия, этот первый материал мышления, а тем более возникающие от их сочетания суждения — все это не соизмеримо с задачей мыслить сущность вещей в себе и истинный строй мира и бытия: такая попытка была бы аналогична желанию выразить стереометрическую вместимость какого-нибудь тела в квадратных дюймах. Ибо наш интеллект, изначала предназначенный только для того, чтобы предуказывать воле ее мелочные цели, воспринимает поэтому одни только отношения вещей и не проникает в их недра, в их подлинное существо: он представляет собою таким образом только плоскостную
