все-таки между самым ничтожным лишаем, между самой жалкой плесенью и всем неорганическим остается коренная, существенная разница. В неорганическом теле существенное и постоянное, то, на чем зиждется его тождество и цельность, — это вещество, материя; несущественное же и изменчивое в нем, это — форма. В органическом же теле как раз наоборот: именно в постоянной смене вещества при устойчивости формы заключается его жизнь, т. е. его существование как органического. Его сущность и его тождество состоят, таким образом, исключительно в его форме. Поэтому сохранность неорганического тела зависит от покоя и недоступности внешним влияниям; только при этих условиях может оно существовать, и если они соблюдены вполне, то подобному телу износа не будет. Существование же и прочность органического тела, наоборот, зависит от беспрерывного движения и постоянного восприятия внешних влияний: лишь только последние иссякают и движение в теле останавливается, оно, тело, сейчас же умирает и через это перестает быть органическим, хотя бы следы прежнего организма некоторое время еще и держались в нем. Вот почему столь излюбленные в наше время толки о том, что все неорганическое и даже земной шар одарены жизнью и что последний, как и планетная система, является организмом, — подобные толки совершенно несостоятельны. Только органическому подобает предикат жизни. Всякий же организм органичен сплошь, и таков он во всех своих частях, и нигде эти части, даже в своих мельчайших атомах, не составлены из агрегата неорганических элементов. Следовательно, если бы земля была организмом, то все горы и скалы и вся внутренность ее массы должны были бы представлять собою организм, и таким образом, собственно, не существовало бы ничего неорганического, и самое понятие о последнем должно было бы исчезнуть.
Но то, что проявление всякой воли столь же независимо от жизни и организации, как и от познания, и что следовательно и неорганическое имеет волю, обнаружения которой составляют все его необъяснимые далее основные свойства, — в этом заключается существенный пункт моего учения, хотя следы такой мысли у моих предшественников-писателей можно найти гораздо реже, чем следы мысли о воле растений, в которых воля однако тоже не сопровождается еще познанием.
В осаждении кристалла видим мы еще как бы порывание и попытку к жизни, до которой однако дело не доходит, ибо жидкость, из которой он, подобно живому существу, состоит в момент такого движения, не заключена в кожу, как это всегда
