звали, по тому ее обнаружению, в котором она раскрывается нагляднее всего, — назвали волей; но это слово означает, следовательно вовсе не какое-то неведомое x, а наоборот, именно то, что, по крайней мере, с одной стороны, бесконечно известнее и интимнее для нас, чем все остальное.
Припомним теперь одну истину, которую я подробнее и обстоятельнее всего доказал в своем конкурсном сочинении о свободе воли, — именно ту, что, в силу не знающего исключений закона причинности, действия или поступки всех существ этого мира постоянно следуют за вызывающими их причинами со строгой необходимостью; и в этом отношении безразлично, вызовут ли подобное действие причины в теснейшем смысле слова, или раздражения, или, наконец, мотивы, потому что разница эта касается лишь степени восприимчивости разнородных существ. Не следует делать себе в этом отношении никаких иллюзий: закон причинности не знает исключений, — с одинаковой строгостью подчинено ему все, начиная от движения пылинки на солнце и кончая обдуманным действием человека. Поэтому за все существование мира ни одна пылинка не могла в своем движении описать другой линии, кроме той, которую она описала, и ни один человек не мог поступить иначе, чем он поступил; и нет истины более достоверной, нежели та, что все, что совершается, как великое, так и малое, совершается с полной необходимостью. Вследствие этого, в каждый данный момент времени, общее состояние всех вещей строго и точно определяется непосредственно предшествовавшим состоянием, и так далее, и так далее — в потоке времени до бесконечности вверх, в потоке времени до бесконечности вниз. Следовательно, течение мира подобно ходу часов, однажды составленных и заведенных; и с этой неоспоримой точки зрения, мир — простая машина, назначения которой мы не знаем. И если бы даже, совершенно незаконным образом и, собственно говоря, вопреки всякой мыслимости с ее законами, мы допустили какую-нибудь первую причину, то по существу ничего бы от этого не изменилось. Ибо произвольно принятое первое состояние вещей при своем возникновении неизбежно определило бы и установило непосредственно следующее за ним — как в крупных, так и в мелких его чертах; следующее состояние определило бы новое, — и так далее, и так далее, per secula seculorum, ибо причинная цепь с ее безусловной строгостью — эти железные узы необходимости и судьбы — неминуемо и бесповоротно влечет на себе каждое явление таким, как оно есть. Вся разница сводилась бы здесь к тому, что при одной гипотезе мир
