одно и то же психическое свойство может быть наследием как отца, так и матери — безразлично, все же прибавляет: «говоря вообще, мужской элемент оказывает больше влияния на характер раздражимости, а элемент женский больше влияет на чувствительность» (Физиология, как опытная наука, т. 1, § 306). Сюда же относится и то, что говорит Линней в своей «Systema naturae» tom. I, р. 8: «Mater prolifera promit, ante generationem, vivum compendium medullare novi animalis, suique simillimi, carinam Malpighianam dictum, tanquam plumulam vegetabilium: hoc ex genitura Cor adscociat ramificandum in corpus. Punctum enim saliens ovi incubantis avis ostendit primum cor micans, cerebrumque cum medulla: corculum hoc, cessans a frigore, excitatur callido hiatu, premitque bulla äerea, sensim dilatata, liquores, secundum canales fluxiles. Punctum vitalitatis itaque in viventibus est tanquam a prima creatione continuata medullaris vitae ranificatio, cum ovum sit gemma medullaris matris a primordio viva, licet non sua ante proprium cor paternum».
Если теперь нашу теорию о том, что характер наследуется от отца, а интеллект от матери, мы приведем в связь с нашей прежней мыслью о той значительной разнице, которую природа, как в моральном, так и в интеллектуальном отношении, установила между человеком и человеком, а также и с нашим взглядом на полную неизменность как характера, так и умственных способностей, то мы придем к тому убеждению, что действительное и глубокое облагорожение человечества может быть достигнуто не столько извне, сколько изнутри, т. е. не просвещением и наукой, а скорее на чисто-физиологическом пути размножения. Нечто подобное имел в виду Платон, когда в пятой книге своей «Республики“ набрасывал свой удивительный план, как усилить и облагородить свою воинскую касту. Если бы можно было кастрировать всех негодяев и запереть в монастырь всех дур, если бы можно было людям благородного характера предоставить целый гарем, а всех умных и даровитых девушек снабдить мужьями, и притом мужьями в полном смысле этого слова, — то скоро народилось бы такое поколение, которое своим блеском затмило бы век Перикла. Но и не углубляясь в подобные утопии, все-таки стоит подумать о том, что если бы в числе наказаний, как самое тяжкое после смертной казни, существовала кастрация (если не ошибаюсь, так это и действительно было у некоторых древних народов), то из мира исчезли бы целые поколения негодяев, — тем более что, как известно, большинство преступлений совершаются уже в возрасте между двад-
