Но когда мы ближе и в деталях присматриваемся к невероятно большому и столь очевидному разнообразию людских характеров; когда мы видим, что один так добр и человеколюбив, а другой зол и порою жесток, один справедлив, честен и прямодушен, а другой исполнен лжи, проныра, обманщик, предатель, неисправимый негодяй, — то перед нашей мыслью открывается целая бездна, и мы напрасно будем доискиваться причин такого разнообразия. Индусы и буддисты решают эту проблему тем, что говорят: «это — плоды деяний в предшествующей жизни». Такое решение, правда, самое древнее, самое понятное, и исходит оно от мудрейших из людей; но оно только отодвигает вопрос дальше. Однако более удовлетворительное решение едва ли можно будет найти. С точки зрения всей моей теории, мне остается лишь сказать, что здесь, где речь идет о воле как о вещи в себе, закон основания, будучи только формой явления, уже не находит себе больше применения, — а вместе с ним отпадает и всякое «зачем» и «почему». Абсолютная свобода заключается именно в том, что есть нечто совершенно неподвластное закону основания, как принципу всякой необходимости; такая свобода присуща поэтому одной только вещи в себе, — последняя же это как раз воля и есть. Она таким образом в своем явлении, т. е. в Operari, подчинена необходимости; но в своем Esse, там, где она определила себя как вещь в себе, она свободна. Поэтому, лишь только мы доходим до этого пункта (как это здесь и случилось), сейчас же прекращается всякое объяснение из причин и следствий, и нам не остается ничего другого, как сказать: здесь раскрывается истинная свобода воли, присущая ей, поскольку она вещь в себе; а вещь в себе, именно как такая, беспричинна, т. е. не знает никакого «почему». Но именно потому здесь и прекращается для нас всякое понимание, ибо все наше понимание зиждется на законе основания, — ведь оно ни в чем другом и не состоит, как только в применении этого закона.
