езные и опасные вопросы, как оба те, которым посвящены эти два трактата, каждая Академия должна, конечно, отдать себе самой отчет и твердо установить, действительно ли она готова публично стать на сторону истины, что бы последняя ни гласила (ибо какова будет истина, этого она заранее знать не может). Ведь потом, когда на серьезный вопрос последует серьезный ответ, поздно уже брать его назад. И раз уже приглашен каменный гость, то при его приходе даже дон-Жуан — слишком джентльмен, чтобы отрекаться от своего приглашения. Опасения за последствия и есть, без сомнения, та причина, почему европейские академии обычно весьма остерегаются выставлять подобные темы. В самом деле, два разработанные здесь конкурсные вопроса — первые в этом роде, с которыми, насколько я помню, пришлось мне встретиться в жизни: поэтому-то, pour la rareté du fait я и взялся дать на них ответ. Ибо хотя мне давно уже стало ясно, что я слишком серьезно отношусь к философии, чтобы мог сделаться ее профессором, но я все-таки не думал, что тот же самый порок может повредить мне и в глазах какой-либо академии.
Второй недостаток моего трактата выражен Королевской Датской Академией в словах: Scriptor neque ipsa disserendi forma nobis satisfecit („автор не удовлетворил нас и самой формой диссертации“). Против этого возражать нечего: это — субъективное суждение Королевской Датской Академии[1], для иллюстрации которого я публикую мой труд, присоединив к нему рецензию, чтобы она не утратилась, а сохранилась в целости.
|
ἕστ’ἂν ὕδωρ τε ῥέῃ, καὶ δένδρεα μακρὰ τεϑηλῃ, |
(„Пока течет вода и цветут высокие деревья, светит восходящее солнце и ясная луна, пока реки несут полные воды и плещется море, — буду вещать проходящим, что здесь погребен Мидас“).
Замечу при этом, что я даю здесь трактат в том самом виде, как он был отправлен в Академию, т. е. в нем не сделано никаких
