в виде ли принуждения, или привлечения, какой-нибудь интерес, будь то интерес свой собственный, или чужой“ (стр. 73, R. стр. 62) (заметьте хорошенько — также и чужой). „Напротив, дающая всеобщие законы воля предписывает поступки по обязанности, совершенно не основанные ни на каком интересе“. Но прошу теперь поразмыслить, что́ это собственно обозначает: на самом деле — не более не менее как хотение без мотива, т. е. действие без причины. Интерес и мотив — понятия синонимические: разве не называется интересом quod mea interest, что меня затрагивает? А разве это не будет все, что возбуждает и движет мою волю? Что же иное, следовательно, представляет собою интерес, как не воздействие мотива на волю? Где, стало быть, какой-нибудь мотив движет волю, там последняя имеет интерес: где же ею не движет никакой интерес, там на самом деле она столько же может действовать, как камень, тронутый с места без толчка или тяги. Этого, конечно, мне нет нужды демонстрировать ученым читателям. Но отсюда следует, что всякий поступок. так как для него необходимо должен быть мотив, точно также необходимо предполагает известный интерес. Кант же предлагает другой, совершенно новый вид поступков, происходящих без всякого интереса, т. е. без мотива. И это должны быть поступки справедливости и человеколюбия. Чтобы опровергнуть такую чудовищную предпосылку, нужно было только привести ее к ее подлинному смыслу, скрытому под игрою словом интерес. — Между тем, Кант (стр. 74 и сл., R. стр. 62) празднует триумф своей автономии воли в построении моральной утопии под наименованием: царство целей, населенное одними разумными существами in abstracto, которые все вместе и каждое в отдельности постоянно хотят, ничего не хотя (т. е. без интереса), — одного только они хотят: чтобы все всегда, хотели по одному принципу (т. е. автономии). Difficile est, satiram non scribere.
Но автономия воли приводит Канта еще кое к чему, сопряженному с более опасными последствиями, чем это маленькое невинное царство целей, которое можно спокойно оставить как вполне безвредное, именно — приводит его к понятию человеческого достоинства. Именно, достоинство это основано исключительно на автономии человека и состоит в том, что закон, которому он должен следовать, дается им самим, — стало быть, он стоит к нему в том же отношении, как конституционные граждане к своим законам. - И с этим все-таки можно примириться как с украшением к кантовской моральной системе. Но это выражение „человеческое достоинство“, пущенное в оборот Кантом, стало впоследствии лозунгом всех лишенных силы и мысли моралистов, которые, за неимением действительной или по крайней мере все-таки хоть что-нибудь говорящей
