ней, теряет силу. Ибо сойдя в тела и вместо свободных душ сделавшись душами животных, они получают свободу, свойственную строению животного, так что у одних она полна ума и движения, как у человека, у других же малоподвижна и однообразна, как у всех почти прочих животных. И зависит эта свобода от организации, двигаясь сама собою, направление же получая сообразно устремлениям, возникающим из организации“).
Подобно тому как в анатомии и зоологии иные вещи не столь понятны для ученика в препаратах и произведениях природы, как на гравюрах, изображающих их в несколько преувеличенном виде, точно так же тому, кто, после данной в предыдущих параграфах критики, не вполне еще уразумел несостоятельность кантовской основы этики, я могу в качестве вспомогательного средства для этого уразумения рекомендовать „Систему морали“ Фихте.
Именно, как в старой немецкой кукольной комедии к царю или иному какому герою всегда присоединяли Ганцвурста, который все, что́ герой скажет или сделает, повторял потом на свой лад и с преувеличением, так позади великого Канта стоит автор Наукословия, вернее наукопустословия. Этот господин и в этике воспользовался своим обычным приемом: составив вполне уместный по отношению к немецкой философской публике и заслуживающий одобрения план — возбуждать внимание помощью философской мистификации, чтобы таким путем устроить благополучие свое и своих присных, он осуществлял этот план главным образом тем, что по всем статьям старался перещеголять Канта, выступал как его живая превосходная степень и усилением выдающихся пунктов создавал совершеннейшую карикатуру на кантовскую философию. В его „Системе морали“ категорический императив вырос в деспотический императив: абсолютный долг, законодательный разум и обязательная заповедь развились в моральный фатум, неисповедимую необходимость, чтобы человеческий род поступал в строгом согласии с известными правилами (стр. 308—309), так как это, судя по моральным установлениям, должно иметь великую важность, — хотя мы нигде собственно не узнаем, для чего. Мы видим только, что как пчелам присуще стремление сообща строить соты и улей, так и в человеке якобы должно быть заложено стремление сообща разыгрывать великую, строго моральную
