летнего мальчика тем, что влила ему в глотку кипящее масло, а своего младшего ребенка тем, что закопала его живым, или пришедшее на днях из Алжира известияо том, что после случайной ссоры и борьбы между испанцем и алжирцем последний, как более сильный, начисто вырвал у первого всю нижнюю челюсть и, оставив его в живых, унес ее как трофей, — тогда нас охватывает ужас, и мы восклицаем: „Как возможно делать что-либо подобное?“ — Каков смысл этого вопроса? Быть может, тот: Как можно так мало бояться кар будущей жизни? — Едва ли. Или тот: Как можно поступать по принципу, столь явно непригодному для того, чтобы стать всеобщим законом для всех разумных существ? — Конечно, нет. — Или: Как можно в такой мере пренебрегать своим собствен иным чужим совершенством? — Тоже, конечно, нет. — Смысл этого вопроса, несомненно, лишь таков: Как можно быть таким совершенно лишенным сострадания человеком? — Таким образом, именно крайнее отсутствие сострадания накладывает на деяние печать глубочайшего нравственного негодства и гнусности. Следовательно, подлинный моральный импульс — в сострадании.
3) Вообще, указанная мною основа морали и пружина моральности — единственная, которая может похвалиться реальным, даже широко распространенным действием. Ибо о прочих моральных принципах философов этого, конечно, никто утверждать не станет: они состоят из абстрактных, частью даже хитроумных положений, лишенных иного фундамента, кроме искусственной комбинации понятий, так что их применение к действительному поведению часто даже имело бы смешную сторону. Доброе дело, совершенное просто на основании кантовского морального принципа, было бы в сущности продуктом философского педантизма или же сводилось бы к самообману, так как разум действующего представлял бы результатом категорического императива и ни на что не опирающегося понятия обязанности такое действие, для которого были иные, быть может — более благородные импульсы. Но решительное действие редко можно указать не только за философскими, на одну теорию рассчитанными, но даже и за всецело в практических видах установленными религиозными моральными принципами. Это мы видим прежде всего потому, что, несмотря на великую разницу существующих на земле религий, степень моральности или, скорее, имморальности отнюдь не обнаруживает соответственной тому разницы, а в сущности приблизительно всюду та же. Не надо только смешивать с моральностью и имморальностью грубости и утонченности. Религии греков свойственна была крайне незначительная, почти лишь присягой ограничивающаяся моральная тенденция, у них не было никаких догматических учений и никакой публично проповедуемой морали: а мы не видим, чтобы от этого греки, если брать в расчет все,
