воспоминание о важных в этом отношении поступках все более и более дополняет картину нашего характера, истинное знакомство с самими собою. Отсюда уже получается довольство или недовольство собою, тем, что такое мы есть, в зависимости от того, что̀ преобладали: эгоизм, злоба или сострадание, т. е. насколько было больше или меньше то различие, какое мы проводили между нашей личностью и остальными. По тому же масштабу судим мы также о других, с характером которых мы опять-таки знакомимся эмпирически, как и с собственным, только менее совершенно: здесь в виде похвалы, одобрения, уважения или порицания, неодобрения и презрения выступает то, что при суждении о себе сказывалось как довольство или недовольство, доходящее порою до угрызений совести. Что и упреки, какие мы делаем другим, лишь с первого взгляда направлены на деяния, собственно же — на их неизменный характер, и что добродетель и порок считаются неотъемлемыми, постоянными свойствами, об этом свидетельствуют разные, очень часто встречающиеся обороты речи, например: „Теперь я вижу, каков ты!“ — „Я ошибся в тебе“. — Now I see what Jou are! — Voilà donc, comme tu es! — „Я не таков!“ — „Я не такой человек, который был бы способен обмануть Вас“, и т. д. и т. д.; далее также: les ames bien nées или, по-испански, bien nacido; εὐγενής, εὐγένεια в значении „добродетельный“, „добродетель“; generosioris animi amicus, и т. д.
Разумом совесть обусловлена лишь в той мере, что только благодаря ему возможно ясное и связное воспоминание о прошлом. От сущности дело зависит, что совесть говорит лишь потом: оттого она и называется также судящей совестью. Говорить раньше она может лишь в несобственном смысле, именно — косвенно, когда рефлексия из воспоминания о подобных же случаях делает заключение к будущему неодобрению по поводу только еще задуманного деяния. — В таких границах мы имеем дело с этическим фактом сознания: сам же он остается перед нами как метафизическая проблема, которая не относится непосредственно к нашей задаче, хотя мы и коснемся ее в последнем отделе. — С признанием, что совесть, это лишь путем фактов получаемое знакомство с собственным неизменным характером, вполне согласуется то, что столь чрезвычайно различная у разных людей восприимчивость к мотивам своекорыстия, злобы и сострадания, на которой основана вся моральная ценность человека, не есть что-либо объяснимое из другого, что-либо достигаемое путем наставления и потому возникающее во времени и изменчивое, даже от случая зависящее, а врождена, неизменна и не подлежит дальнейшему объяснению. Поэтому само житейское поприще, со всеми своими много различными стремлениями, есть не что иное, как внешний циферблат для этого внутреннего, исконного механизма или зеркало, в котором
