довищных сочетаниях разуму мыслить невозможные мысли, вопиющие противоречия, совершенно калечить интеллект. Поэтому надо дивиться, каким образом философия Гегеля могла процвести в такое время, когда правительства вполне определенно желали, чтобы народы, и, следовательно, прежде всего, ученые, были столь мудрыми и просвещенными, как только можно быть. Вероятно, правительства совсем не обратили внимания на гегелевскую философию.
Когда гегельянец в своих утверждениях неожиданно допускает противоречащие им положения, он говорит: „теперь понятие превратилось в свою противоположность“. Вот если бы и на суде дело обстояло так же!
Уклоняющиеся в наше время от философии своего учителя гегельянцы, например, Вейсе, Фишер, Бранис, Гиллебранд, Фихте младший, делают это потому, что с высокого места предуказаны личный Бог и бессмертная душа, а их у Гегеля не нашлось в запасе, — по крайней мере, не вполне, хотя из его болтовни и бессмыслицы можно вывести все, что угодно. Лишь основной метод Гегеля, т. е. отправление от понятия, как данного, независимо откуда оно взялось, — мышление, не заимствующее никакого материала извне, а самому себе служащее материалом, или самодвижение понятия, короче — объективную логику: вот что̀ они удерживают все, так как она очень удобна для всяческих лазеек. И вот приходят они с абсолютною личностью и духом: „Истина духа, это — личность“. Это и есть доказательство бытия Божия. Жаль, что Кант не был знаком с ним; а то о него разбилась бы критика разума. Они достаточно глупы, чтобы верить, что публика, или по крайней мере, студенты примут за философию жалкое мошенничество и презренные потуги наемников и креатур.
„Философия духа“ Гиллебранда — книга в духе Гегеля и по его методу, и это весьма желательно: она показывает, что даже такая, явно соломою набитая, голова может ничуть не хуже Гегеля писать один за другим тяжеловесные запутанные периоды, полные невероятных сочетаний слов и непосредственно ощутимых противоречий, — и все это для того, чтобы скрыть за ними самые тривиальные и ничтожнейшие мысли.
Когда я читаю какого-нибудь гегельянца, в особенности же гегельянскую историю философии (например, Байргоффера или Михеле-
