лочке поэтических мифов, нежели в ясной и философской форме. Поэтому они стоят в таком же отношении к Канту, в каком пифагорейцы Гикет, Филолай и Аристарх, учившие о движении земли вокруг неподвижного солнца — к Копернику. Это-то ясное сознание и спокойное, строгое доказательство призрачности мира — вот основа кантовской философии, ее душа и вместе с тем ее величайшее достоинство. Кант достиг этого тем, что разобрал с удивительным искусством и обстоятельностью механизм нашего познания, создающий фантасмагорию объективного мира. Вся предшествующая западная философия, несказанно грубая в сравнении с кантовской, не ведала этой истины и потому всегда говорила как бы во сне. Кант впервые пробудил ее от сна, и оттого последние сонливцы (Мендельсон) назвали его «всераздробляющим». Кант показал, что законы, с несокрушимой необходимостью царящие в бытии, т. е. в опыте вообще, неприложимы к объяснению самого бытия; что сила их чисто относительна, т. е. начинается лишь с того момента, как уже дано бытие, мир опыта вообще; и что, следовательно, они не могли бы служить нам путеводной нитью, если бы мы захотели объяснить бытие мира и наше собственное. Предшествовавшие Канту западные философы думали, что законы, по которым связаны явления (и которые я все — пространство, время, причинность и логическое последование, — свожу к формуле закона основания), — что эти законы абсолютны и ничем не обусловлены, aeternae veritates; что самый мир существует лишь благодаря им и сообразно с ними и что поэтому их путеводная нить должна вести к решению мировой загадки. Созданные для этой цели допущения (критикуемые Кантом под именем «идей разума») служили на самом деле лишь к тому, что посредством них возвышали простое явление, создание Майи, мир теней Платона, — на степень единственной и высшей реальности, ставили ее на место глубочайшего и истинного существа вещей и вследствие этого делали невозможным истинное уразумение последнего, — одним словом, еще больше усыпляли спящих. Кант показал, что эти законы, а следовательно и самый мир, обусловлены способом познания субъекта, и что, следовательно, сколько бы мы ни исследовали и ни умозаключали под их руководством, — в главном, т. е. в познании существа мира в себе и независимо от представления, мы не подвинемся ни на шаг вперед, а будем только вертеться как белка в колесе. Догматических философов уместно сравнить с теми людьми, которые думали, что, идя все вперед, можно дойти до конца мира; Кант же совершил своего рода кругосветное плавание и показал, что
