служит грустной иллюстрацией приведенного выше изречения Гёте, — тем более что это утверждение не имело под собой никакой другой основы, кроме бредней «интеллектуального воззрения» и было в сущности возвращением к плоскости вульгарных взглядов, замаскированных импонирующей миной и высокопарной галиматьей. Подобного рода утверждение стало достойной точкой исхода для еще более грубого бессмыслия пошлого и бездарного Гегеля.
Насколько кантовское разделение явления и вещи в себе превзошло по своей глубине все сделанное раньше в этой области, настолько же было оно плодотворно по своим результатам. В самом деле, совершенно новым путем и освещая предмет с совершенно новой точки зрения, Кант вполне оригинально и самостоятельно пришел к той истине, которую неутомимо и своеобразно повторяет Платон: этот, чувствам являющийся, мир не имеет истинного бытия, а есть лишь вечное становление; он одновременно и существует, и не существует, и познание его есть не столько познание, сколько призрачная мечта. То же самое выражает Платон, в оболочке мифа, в начале VII-й книги Республики, — в этом важнейшем месте его сочинений, о котором я упоминал в третьей книге настоящего труда: он уподобляет людей узникам, прикованным к стене темной пещеры, не видящим ни действительного света, ни действительных вещей, которые проносятся позади них перед входом в пещеру; узники видят только тени действительных вещей, которые скользят по стене, и тусклый свет огня в пещере, — и думают они, что эти-то тени и есть настоящая действительность, а определение их чередования — настоящая мудрость. Ту же истину, хотя опять-таки в иной форме, выражает основное учение Вед и Пуран, а именно учение о Майе: под ним подразумевается то же самое, что Кант называет явлением в отличие от вещи в себе; ибо создание Майи и есть этот видимый мир, в котором мы живем, это колдовство, этот вечно ускользающий и внутренне-пустой призрак, который можно сравнить с оптическим обманом или сновидением, эта пелена, окутывающая человеческое сознание, — нечто такое, о чем одинаково верно и неверно сказать, что оно существует и что оно не существует. У Канта это учение не только изложено совершенно новым и оригинальным способом, но и доведено путем спокойного и трезвого исследования до степени доказанной и неоспоримой истины, — между тем как и Платон, и индусы основывали его на общем созерцании мира, высказывали его как непосредственный голос своего сознания и изложили скорее в обо-
