ность заключения. Всякое объяснение, не приводящее к отношению, о котором нельзя больше предлагать вопроса почему, останавливается на какой-либо допущенной qualitate occulta: но именно к такому роду принадлежит и каждая первичная сила природы. Всякое естественно-научное объяснение в конечном счете должно останавливаться на подобной силе, т. е. на чем-то совершенно темном, и потому оно оставляет одинаково необъясненным и внутреннюю сущность камня, и внутреннюю сущность человека: оно так же мало в состоянии дать отчет о тяжести, сцеплении, химических свойствах и других обнаружениях первого, как и о познании и деятельности последнего. Так, например, тяжесть, это — qualitas occulta, ибо ее можно мысленно опустить, т. е. она не вытекает из формы познания, как необходимое, — чем, наоборот, является закон косности, следующий из закона причинности; вот почему свести к последнему значит дать совершенно достаточное объяснение. Две вещи решительно необъяснимы, т. е. не могут быть сведены к тому отношению, которое выражается в законе основания: это, во-первых, самый закон основания, во всех его четырех формах, ибо он — принцип всякого объяснения, то, по отношению к чему последнее только и получает силу; это, во-вторых, то, что для него недосягаемо, но из чего как раз вытекает первичное во всех явлениях, — именно, вещь в себе, познание которой вовсе не подчиняется закону основания. Последние слова мои пока еще остаются здесь совершенно непонятными: их уяснит только следующая книга, в которой мы вернемся и к этому рассмотрению того, что может дать наука. Но там, где естествознание, да и все науки вообще, покидают свои объекты, — ибо за эти пределы не переходит не только научное объяснение последних, но даже и принцип этого объяснения, закон основания, — там, собственно, философия возвращается к объектам и рассматривает их на свой образец, от науки совершенно отличный.
В своем рассуждении о законе основания, в § 51, я показал, как в различных науках главной руководящей нитью является каждый раз другая форма этого закона: действительно, по этому принципу можно было бы, кажется, установить самую правильную классификацию наук. Но всякое объяснение, даваемое под руководством такой нити, как я сказал, всегда лишь относительно: оно определяет отношение вещей между собою, но всегда оставляет нечто такое необъясненным, что оно уже заранее предполагает: таковы, например, в математике пространство и время; в механике, физики и химии — материя, свойства, первич-
